– Верховный архиепископ вызвал к себе твоего человека, Старший. Имя ему Антоний Мусульиос, – остановившись, соизволил повернуться к бледному Старшему священнослужитель, важно вздёрнув подбородок. – А ты ступай. Мне некогда смотреть вверенные под твою опеку территории. У меня важное дело доставить этого человека к великому архиепископу. И как можно скорее. Ты меня тормозишь.

– Ох, простите мою наглость, о… – И Старший рухнул на колени, сложа руки в молитвенном жесте. Священнослужитель, который очень спешил, некоторое время постоял на месте, как если бы он был богом. Кто же откажется от коленопреклоненного? Из них, никто. А Антоний продолжал быть отстранённым, вот только вид непосредственного начальника ни капельки не радовал. Презрение так и норовило вылезти на лицо, исказив его маской отвращения.

И только через несколько секунд клирик пошёл дальше, и Антоний за ним, глянув напоследок на Старшего, который, перехватив его взгляд, сурово скривился и махнул рукой, мол, ступай. И Антоний больше не оборачивался, лишь задал себе запоздалый вопрос: зачем он Кириллу понадобился?

Конечно, в роскошной повозке ехать Антонию никто не позволил, но клирик видно и правда очень спешил, потому ему подали коня. Оседлав норовистого скакуна, Антоний поспешил за повозкой, и сопровождали его храмовники из личной охраны его святейшества.

Во дворец, в котором проживал верховный архиепископ и его личный клир, проводил тот самый священнослужитель, после того, как неспешно и вальяжно выкатился из повозки. Антоний уже успел спешиться и отдать лошадь подлетевшему конюшему. Не глядя на Антония, клирик повёл его большим двором, где росли изысканные фруктовые деревья и где высокие и нет кустарники были подстрижены в виде фигур животных.

Перед тем, как ступить на длинную с колоннами и высоким потолком террасу, клирик остановился. Важно повернулся. Окинул взглядом Антония, остановился на его сапогах с высоким голенищем. Некоторое время смотрел на них, думал. Антоний не мешал, решил так: скажет разуться – разуется. Велика важность.

В конце концов, клирик решил для себя важную, как думалось Антонию, задачу и, отвернувшись от него, снова пошёл, теперь уже петляя коридорами и террасами, а затем поднимаясь по ступеням и выходя в просторный коридор, залитый ярким, утренним солнцем.

Антоний продолжал идти следом и молчать, стараясь не глазеть по сторонам. В этом дворце он первый раз и от злата, коим были украшены колонны, стены и картины кружилась голова. Настолько здесь было всё дорого и богато, что хотелось сорвать вон ту занавеску из парчи и сбежать с нею, чтобы продать на рынке и на вырученные деньги… Мысли унизительные и гиблые, Антоний от них тут же оттолкнулся, и теперь уже удивлялся тому, зачем людям такие золотые коридоры? Ведь всё золото, что было тут, казалось бессмысленным. Оно никого не кормило, никого не одевало, никому жизнь не продлевало. Просто являлось ниткой, которой были вышиты гобелены, краской, что наносилась на рамы картин и на сами картины…

Перед высокими двустворчатыми дверями, у которых стояли стражи, клирик жестом приказал Антонию остановиться и побыть тут. Затем просочился в приоткрытую дверь, словно мышь, и некоторое время находился за ней. Антоний стоял на месте, никуда не отходил, никуда не поворачивался и с важными стражами разговоры не заводил. Просто ждал. И когда священник вышел и махнул ему рукой, последовал за ним. Оказавшись в просторной, богатой, залитой светом комнате, Антоний сразу же опустился на одно колено, склонив голову на грудь. Как он и думал, его привели в личные покои верховного архиепископа Кирилла.