Некоторое время Сила чувствовал лёгкость и пустоту, это когда никакие мысли не одолевают, когда рутина позади, когда ночь и время отдыхать. Когда наелся и напился горячего чаю с мёдом, когда подушка обманчиво мягкая, а одеяло тёплое, и когда вытянув ноги, на кровати, принимаешь любую позу, в какой удобно… И когда точно знаешь, что завтра вставать не рано, можно подремать ещё пару минут в постели, а потом подняться и неспешно заняться какими-то неважными, а может и важными, но обычными делами. И когда знаешь, что ничто не потревожит твою обыденность, никакая дальняя новость, никакая ворона, залетевшая ночью в приоткрытое окно, никакие мертвецы, которых надо захоронить по традициям, с обрядами, потому что за это Силе платят – это его работа. И не надо поднимать тяжёлый меч и идти рубить врага али демона, обращаться медведем внутри тебя, а потом и Зверем, который так же живёт внутри тебя, и не надо прятаться за щитом и спать где попало, и не надо прощаться с товарищами… Это спокойный сон, куда проваливаются дети, засыпая после шумного и по непривычки беспокойного дня, что принёс слишком много открытий…

– Медведь, – услышал Сила спокойный голос Кощея.

Вопрос: как здесь, в этой тягучей и умиротворённой темноте и тишине оказался Скоморох, повис в воздухе. Иногда мёртвые снятся, иногда живые. Мёртвые к смене погоды, живые… Иногда чужие люди приходят во снах, творят там что хотят, потом уходят… Нет ничего удивительного в том, что ему приснился брат.

Однако, после того, как тьму озарило кольцо яркого, золотисто-алого огня, Могильщик понял – он не спит. Вернее спит, да только всё не так обычно, как казалось на первый взгляд. И глаза у него открыты, и он видит простой мрак и прибывает в нём.

– И какая была разница, где приключения на задницу искать: в гостинице или на улице, – пробурчал недовольный Кощей, сидя в непроглядной темноте по-турецки в паре шагов от него. В этом мраке не было ни верха, ни низа, ни пола, ни потолка. И стен не было тоже. Но Сила стоял, а Скоморох сидел и был занят делом. Он медленно, с удивительной для него осторожностью вытягивал из темноты тонкую, чёрную нитку, на которой были повязаны узлы.

– Ворожба, – проговорил Медведь, констатируя факт.

– Да. Усыпили, гады. Ведьмачеи, сволочи. В сонном логове заперли. Терпеть не могу распутывать их узлы. Знаков не начертить, мечом не взмахнуть…

– Проклятия нет?

– Нет, брат.

– Порча?

– Только логово снов. Видно на порчу или же проклятие силёнок не хватило. А может подумали, что для нас логова сна будет достаточно.

– Ворона! – вскрикнула где-то в стороне упырка и вынырнула из кромешного мрака, вытянув вперёд руки. – Ворона… Ворона… Ми… Ми…

– Да тут я, – сказал Медведь и взяв Ворону за руку потянул на себя. Упырша прижалась к Силе, обняла его цепкими, тонкими ручонками и заплакала. – Дочка… Папа… Ми… Ми… Папа. Ворона…

– Так ты точно не её отец? – пробурчал Кощей, не отрываясь от работы.

– Кончай уже, – скривился Медведь.

– Готовься, – сказал Скоморох, и в следующее мгновение тьма расступилась, открыв огромное поле с ярко зелёными цветами, которые сочились алыми каплями. Некоторое время Сила смотрел на цветы, а потом рыкнул. Не получилось.

– Хороша ворожба, – продолжал бурчать Кощей, не отрываясь от занятия. Он вытягивал нитку откуда-то из сгустка темноты, что надвигалась вновь и вновь, расширяясь, будто клякса на бумаге и затапливая неестественно ярко-зелёный луг. – Несколько узлов навязали. Надеюсь не так много, а то и сдохнем там, а потом пролежим хрен знает сколько, пока голова не сгниёт и не отвалится. А может, они отрубят наши бедные головы, пока мы будем блаженно прибывать в этом срательном сне. И тогда отправимся мы в космическую темноту, а потом по звёздному пути…