– Кальмиусс? Арена! Это ведь чертовски далеко на юге! Седьмой перекрёсток гораздо ближе… – атаманша явно не хотела отправляться через всю Дикую Степь в страну коневодов, где вода дороже топлива, чтобы забрать какого-то докторишку или учёного.

– Вы ведь у меня братья-провожатые, разве нет? – поднял с усмешкой бровь президент. Он давно знал Язву и прекрасно понимал, что та, несмотря на свою лень и склочный характер – один из лучших его офицеров, – Вот и проводите этого парня ко мне. Так, чтобы никто не знал: ни чужие, ни тем более свои. Целым и невредимым.

Слова Кургана произвели на атаманшу впечатление: между Перекрёстками редко бывают тайны и ещё реже они связаны с незнакомцами извне клуба. Любой другой на её месте заподозрил бы предводителя в предательстве, но не она: Язва из тех, кто редко впускает людей в свою душу, но если это произошло – верна до конца. Такое же отношение и у её людей к своей предводительнице: Молчун, Стука, Ротор – все ей обязаны так или иначе по гроб жизни.

– Но… Тогда нам нужно прикрытие. Никто не поверит, что мы просто поехали посмотреть, как гладиаторы на Арене мордуются… – предприняла последнюю вялую попытку отбиться от очевидно опасного и трудного задания атаманша.

– Арена, груз, неделя на доставку, – Курган кивнул в сторону невидимого отсюда Садка для рабов.

Язва наконец сдалась и расплылась в недоброй ухмылке, полной предвкушения.

– С утра двинем, босс. Можешь на нас рассчитывать!

– Только это… Нас теперь меньше, – встрял Ротор, – а работа опасная.

Курган нахмурился, но не разозлился.

– Язва, выберешь из кандидатов, кто приглянется. Чтобы не болтал – не посвящай в подробности. Отдашь байк Борова. А ты, – великан ткнул пальцем в Молчуна, – Возьми себе нового довеска. Посмышлёнее.

– Босс, он и так троих сгноил! Кто с ним поедет! – встрял Ротор. Но президент цыкнул зубом и Ротор тут же заткнулся.

– Потеряешь ещё одного – поедешь сторожить сраную Переправу. Последний шанс.

Курган посмотрел Молчуну прямо в глаза. Тот взгляда не отвёл и кивнул: понял. Президент ухмыльнулся.

– Свободны. Пейте, жрите, гуляйте, как в последний раз. Кто знает, кого завтра заберёт Дорога…

Молчун в одиночестве брёл по Западному двору крепости. Он обогнул Садок, кивком поздоровался с его стражей. Из-за решётки загона на Молчуна в ужасе пялилась девчонка, лет шестнадцати: оборванная, грязная, но нетронутая. Молчун обратил внимание на высокие скулы и разрез глаз: северянка. Издалека же её сюда притащили. Редкий товар, дорогой. Значит, их ждёт хороший куш на Арене. Вот только суждено ли его потратить?

Молчун свернул к огромной цистерне, в которой устроили барак для довесков – самого низшего звена в иерархии Перекрёстков. Им ещё не доверяли технику, их не пускали в бар и каждый день муштровали в беге, драках и стрельбе по мишеням. Все Перекрёстки прошли через эту жёсткую дисциплину, чтобы получить своё право на разгульную свободу, вольную жизнь и, наконец, после кандидатского испытания – собственные колёса.

И всё же, несмотря на столь незавидное положение в среде братьев и сестёр Перекрёстков, довески были несоизмеримо выше в их общественной иерархии, чем любые чужаки извне Клуба. Довесок может заколоть по пьяни проезжего коробейника, и за него встанут горой против любой фракции извне. Потом, правда, его выпорют на площади – но увидят это только братья и сёстры. Семья важнее всего!

Молчун ногой толкнул врезанную в бок цистерны дверь и вошёл в барак. Несмотря на громко ревущую из допотопного магнитофона музыку, с его появлением стало заметно тише: резко смолкла болтовня молодёжи. Напряженное ожидание и мрачные лица. Выйдя на середину барака, он встал между рядами трёхъярусных нар, приваренных прямо к стенам цистерны и достал из кармана нашивку Третьего Перекрёстка – вожделенный знак перехода в звание кандидата – и продемонстрировал её всем окружившим его пацанам и девчонкам. Удостоверившись, что все увидели метку, Молчун бросил нашивку на бочку в центре барака, служившую столом для карточных игр.