Он уснул быстро и даже увидел сон, но проснулся ,как от толчка, потому что почувствовал на себе чей то взгляд. Резко схватился за винтовку и сел.

Через забор разделявший дворы на Осипа смотрела Василика. Огромные синие глаза ее были широко открыты ,а лицо серьезно. Осипу даже показалось ,что она что-то шепчет. Это длилось секунду. Тут же она исчезла…

– Эх, ты! – подумал он, – Вот ведь привычка: за винтовку хвататься… Напугал…

Он встал, накинул рубаху, подошел к забору, но и соседний двор был пуст. Осип лег опять на топчан. Солнце пробивалось сквозь дырявую крышу из кукурузных листьев и длинными спицами лучей щекотало казаку лицо.

– Вон как передвинулось. Наверно часа два прошло ,– подумал Зеленов , – Надо бы встать, посмотреть, что в селе твориться … Но кругом было тихо, только петухи кричали ,да стучал молотком сосед – плотник. – Ай, ладно… Прикимарю еще часок. – подумал Осип, поворачиваясь на бок. Но уснуть сразу не уснул. – растревожил его странный неотрывный взгляд Василики. Почему-то вспомнилось, как они с Аграфеной ехали на мельницу, и она тогда сказала: «А ведь ты меня целовал, Осенька! Ай, не помнишь?»

И как прежде, Осип подумал: «Убей Бог – не помню!»

– «Мы с гор катались, на розвальнях, вот ты меня и поцеловал. Первый, стало быть, в жизни моей, разок » – словно услышал голос Аграфены Осип. Ему почудился голос погибшей кухарки так явственно, что Осип замотал головой, чтобы отогнать видение. Ему припомнилась и пыльная дорога и пруд, в котором утопилась Аграфена, вспомнил он как везли ее, завернутую в холстину, на реквизированной телеге, в станицу на вскрытие… Вставало в памяти лицо Аграфены с горящими жадными глазами…

– Зачем ты пришла, Грунюшка? – сказал вдруг вслух Осип. И от собственного голоса окончательно проснулся.

– Что это я? – подумал казак. – Чего это я раздумался про Аграфену? С чего бы? И вдруг его словно толкнуло! – Да они похожи с Василикой! И сходство, пожалуй , не во внешности, в каком-то странном напряжении, в странном выражении лица, в том неотрывном, тягучем взгляде, которым смотрела и Аграфена, и Василика на Осипа… Это не было зовущим поглядываем, которым в совершенстве владели разбитные кокетливые бабенки из рабочей казармы в Питере или в слободе. Ощущение опасности и надвигающейся беды, как перед боем , рождал этот взгляд. Такое чувство бывало у Зеленова в разведке, когда он не видел врага, но знал, всей спиною чувствовал, что тот где то рядом.

– Что это? – и сам себе казак ответил – Смерть. Это смерть ходит рядом . Вот ее то и чувствуешь… – и тут же возразил себе .– А здесь то чего? Бой прошел. Победили. Здесь то чего?

Воевавший не первый месяц, он знал, что после боя наваливается тоска . Потому что, как говорил Трофимыч, «душа устала, роздыха требует». Потому и дозволялось после боя выпить и поощрялось ,что казаки заводят песни и пляшут до изнеможения, иногда доплясываясь до истерики. Но правильнее всего было идти к исповеди, идти молиться…

– Эх , – подумал Осип, – хорошего бы исповедника, как отец Венеамин в Жулановке или полковой священник…А тут священник был незнакомый, да может и по- русски плохо понимает. Осип видел его там, на завале, – геройский батюшка. Достойно в строю со всеми стоял. Не дрогнул… Но исповеднику другое геройство нужно… А есть ли оно у него. Сумеет ли он всю тяготу душевную взять на себя ? Это ведь может одному из сотни священников дается. Да и молодой он еще…Однако ведь как сказано в «Слове о законе о благодати», которое когда то вслух читал по старой рукописной книге всей семье и всем домочадцам в Жулановке Демьян Васильевич, «не попу исповедуется душа, но Господу твоему.» Священник же благодать от Господа имеет, в момент исповеди, потому надо исповедоваться идти, иначе с ума сойдешь…Но Зеленов не успел ничего предпринять . Во двор , с шумом, ввалились болгары и в свежих перевязках солдаты.