…Они с Татьяной догуляли до Летнего сада, прошлись по краю набережной под шатром деревьев, вышли к домику Петра, повернули на боковую аллейку. Здесь было тихо и безлюдно.

– Пой, – сказала Татьяна, усаживаясь на скамейку. Валерка расчехлил гитару, взял аккорд, проверяя настройку. – Пой, чего душа просит.

– Ты слышишь, ты слышишь, как сердце стучится, стучится? По окнам, по окнам, по крыше, как дождик… Мой нерв на исходе. Последняя капля, последний луч света. Последний стук сердца…

– Ля бемоль в четвертом такте…

Валерка резким движением заглушил струны, вскинул голову. Неподалеку стоял среднего роста узколицый мужик в косухе. В зубах – сигарета, руки – в карманах.

– В принципе, неплохо снял. Но вот попробуй с ля бемоль, разницу услышишь. Дай-ка, покажу. – Мужик протянул руку, взял у Валерки гитару. Валерка отдал наглому дядьке инструмент – ему стало любопытно.

– Ты видишь, ты видишь, – не выпуская из зубов сигареты, пропел вполголоса дядька, – умирает в огне преисподней сиреневый мальчик. Он сильно напуган, подавлен. Он пишет картину собственной кровью, своими слезами и просит прощенья…

– Действительно, интересный нюанс, – согласился Валерка, – соляк в проигрыше можете?

– Могу, – дядька без рисовки сыграл довольно сложное соло. Потом вернул Валерке гитару.

– Может, по пивку? – спросил он.

Валерка переглянулся с Татьяной и протянул дядьке ладонь.

– Валерий.

– Найк, – ответил дядька крепким рукопожатием.

…Как они надрались!

…Пели песни на Марсовом поле…

…Прыгали с парапетов Дворцовой набережной. Хорошо, что не в Неву…

…Вальс танцевали у Александрийского столба…

…Встретили в каком-то скверике компанию подростков с гитарой, познакомились…

Те пили вино из пластикового пакета с краником. Технология была проста: один задирал голову, другой открывал краник так, чтобы вино лилось прямо в рот другу…

…Лабали с ними уже на двух гитарах, чтобы ритм и соло…

– Вася! Ты знаешь, на кого ты похож? – хохотала Татьяна.

Один из них – Вася – златокудрый, с рязанской хитрющей физиономией, в клетчатых брюках-дудочках и с потрепанным саквояжиком девятнадцатого века закатывал глаза и стонал «И ты, Брут!»

– Вась, сделай мне приятное!

И Вася, встряхнув своими золотыми кудрями начинал декламировать «Мне осталась одна забава – пальцы в рот и веселый свист…»

…Пальцы стыли на холодном ветру, Валерка промахивался мимо аккордов, но все радостно горланили «Все идет по плану!»

… – Ты знаешь, о чем «Последняя песня?» – с интонацией «ты меня увжаишь?» допытывал его Найк, обняв за плечи.

– Найк, о любви…

– Об одиночестве, Валерка. До последнего стука сердца. Когда сам, блин, виноват… Когда сам себя предал, чего же ждать от остальных? – Найк зажмурился, помотал головой, – Нет. Не слушай меня. Ты прав, парень. О любви песня. О том, что самое главное в жизни – чтобы было с кем попрощаться…

Когда стылый прозрачный воздух расцвел утренним румянцем и мосты восстановили свою обыденную целостность, компания разошлась, похлопав друг друга по плечам, пожимая руки – и, как принято в Петербурге, – не оставляя координат для связи.

Этого Валерка не помнил. Он проснулся от страшного бодуна в Таниной комнате с фортепьяно в сталинской коммуналке, приоткрыл один глаз и сказал:

– Здравствуй, белая горячка! Рулез… Тань, мы вчера пили с Серегой Есениным и Найком Борзовым, или это хитрый выверт моей больной фантазии?

…Питер был позже, намного позже…

А было ли у Костяна «с кем попрощаться»?

Вряд ли. Он сам считал и Валерке внушил, что девчонки – суть племя кошачье, кто за ухом почешет – тому и мурлыкают.

…Кажется, Юлей ее звали, эту любительницу «клубешников». Валеркина подростковая гиперсексуальность чуть не в ультимативной форме требовала регулярных сексуальных контактов. «КажетсяЮля» была не против. Очень даже не против. Только вот постоянно ее тянуло на танцпол. Может быть, она была энергетическим вампиром, заряжалась так энергией для постельной акробатики? Валерка исправно «выгуливал» ее в кабаках.