– В том-то и беда, что не носить тебе, Бортэ, своих длинных прядей. Коли вещь с чарами горит, непростое пламя получается. Навеки тебе и отметины эти во всю спину, и голова бедовая – стриженая!

Агафия выронила парик и посмотрела на подругу, у которой желваки на скулах заходили. Девке без косы везде путь заказан. Княжна бы ахнула, да постеснялась, не хотела Бортэ бедной еще сильней докучать – и так непросто ханум бывшей, без изъянов раньше красавице. Племянница Честимира сказала только:

– Я помогу ей выбрать платок на голову. Никто ничего не увидит…

… – Что за времена настали, ума не приложу! Слыхано ли дело, чтобы целый город зимой под воду ушел?

– Там княжил государыни нашей племянник Даниил.

– Жаль его, сестру и матушку.

– Много кого жаль! У меня младший зять родом из Козыры, это на границе между Светлоровским и Сороцким княжествами.

– Ижеславец, Лопастна, Поронск, Росьтовец, Ужеск, Сороцк, Козыра, Светлоровск, Распутье, а сел сожжено немерено! И за какие грехи нам кереды окаянные посланы? – сетовал зрелый, но молодящийся, с лихими длинными усами мужчина – купец, вышедший из-за своего прилавка под пестрым навесом с кистями, чтобы побеседовать с другими людьми на площади торговой.

Пирожник с лотком, где из-под белого рушника тянулся запах румяных кулебяк и расстегаев, кивал, щурясь и гладя рукой в слишком большой варежке узкую козлиную бородку. Молодой поп в темной шубе слушал знакомых своих внимательно, а сам говорил мало. Сынишка его, закутанный, как клубочек, тянул ручку к гладкой черной кошке с короткой шерстью, голой и с еле заметными следами от ожога на спине до середины и узкой мордой, сидевшей в крепкой корзине, поставленной аккуратно на свободное от товара место на прилавке. Зверек уши навострил, будто беседа человеческая интересна ему была, а глазами большими впился в хозяйку свою, светловолосую девицу с длинной косой, падавшей из-под бирюзового платка, в очень темную шубку и белую рубаху с голубыми узорами. Красавица приподнимала то один, то другой платок с прилавка и постоянно совала их к корзине ближе, будто советуясь с любимицей домашней, на базар взятой для забавы.

– Ты бы, душенька, сестрицу али матушку взяла помочь, – заметил купец.

– Я с дядьями и братом в дороге. Они торгуют воском и медом, к нарядам их вовек не затащишь, даже на веревочке, – ответила девица, откладывая в сторону желтый платок с петушками красными.

– А кошку зачем с собой в дорогу?

– Нигде нельзя одну оставить. Вон, горшок с кипятком опрокинула. Любимая, хоть и дурашка.

Зверек выполз из корзины и потянулся носом к ручке ребенка. Носик и усы шевелились смешно. Уши были к голове прижаты. Тощий хвост стоял трубой.

– Бери шелковый, на лето. На зиму лучше этот шерстяной, – советовал купец, расправляя, как стяг княжеский, перед золотоволосой красавицей розовый платок.

Кошка сделала неловкий шаг и кувырнулась с прилавка в небольшой сугроб. Немедленно подняв морду, она осталась сидеть, не отряхивая с темной шерсти снег и выпучив недовольно глаза. Ребенок засмеялся, поп и пирожник улыбнулись. Девица сказала купцу:

– Нет-нет, весна скоро. Шерстяной ни к чему. Я возьму этот, шелковый, – аккуратно дернула за зеленый платок с узором из ромбов и крестиков между ними. – И две кулебяки с курицей, капустой и грибами.

Мальчик, кряхтя, помог кошке устроиться в корзинке.

Когда девица отошла от лавки, то сунула один пирог зверьку:

– Поешь, Бортэ, – и сама принялась уминать за обе щеки.

Агафия понесла подругу по базару, где на три работавших прилавка приходилось десять пустых, снегом, покрытым следами птичьими, заваленных, и улицам, заполненным людьми. Из сожженных княжеств беженцы наводнили Валгеду