– Помнишь, как провожали они тебя в Валгедское княжество от кередов и меня спасти? Разве тогда мало слез было пролито, слов в утешение сказано?

– Я помню, мы еще в тот день совсем убежали. Только знаешь, я еще верила, что смогу вернуться. Пусть другой, не прежней, все равно. А они хорошие. Кого бы мы с тобой еще ни встретили, сильнее брата Даниила и мамки, боярыни Овсеевой, любить меня никто не будет, – бормотала княжна, размазывая пальцами по щекам слезы.

Бортэ посмотрела на нее, не зная, что сказать, а потом потянула к избушке за руку.

– Я так утомилась, что голова кружится, дышать тяжело. Нам обеим отдохнуть бы надо, – подняла миску, опиравшуюся одним краем о корень дерева. – Хорошо, однако, что не чувствуют волколаки холода. Иначе как бы ты меня зимой на улице умыла?

Агафия, еще не до конца успокоившаяся, пришла в благоговейный трепет от темного леса, белых хлопьев, падавших с неба в конце зимы, и вида девицы черноволосой в одеждах голубых, которая будто отделилась от ствола или ветви, покрытых светлым и сиявшим в ясные ночи снегом. Бортэ же, прищурившись, наблюдала за маленькой фигуркой с не то рогами, не то крыльями на голове, отражавшейся в больших зеленых глазах. И в эти мгновения тоска, страхи и сожаления на время перестали грызть и рвать на части сердца молодые, горячие да открытые.

О ветер, ты, ветер!

К чему же так сильно веешь?

Начто же наносишь ты стрелы ханские

Своими легковейными крыльями

На воинов лады моей?

Слово о полку Игореве (перевод В. Жуковского)

Утром Агафия попросила Честимира и Радолюба осмотреть Бортэ. Воика выставили вон с наказом разведать, безопасна ли будет дорога на Валгедское княжество. Кередка уже стояла к одной из стен лицом, сняв искусной работы парик, спустив до пояса дорогое одеяние. Княжна с болью в сердце смотрела на обрезанные черные вихры, чуть приподнятые от корней, не доходившие теперь даже до шеи, и голую спину, покрытую буграми светлых и темных рубцов, как сетью. Агафии было стыдно – за двоих, потому что Бортэ не смущалась вовсе, на вопросы отвечая обстоятельно и внимательно знахарей своих слушая.

– Еще с тех пор, как вы в Белоостровной монастырь ворвались? – покачал головой Честимир, хмурясь.

– Да. Все должно было пройти уже, да и волосы отрасти хоть немного. Я волколак все-таки. Первый раз такое.

– А что еще горело в хранилище книжном? – спросил Радолюб осторожно.

Бортэ не сразу, но ответила:

– Голубиная книга.

– Вы сожгли Голубиную книгу? Ту, где мудрость народа нашего была изложена? – простонал слуга верный княгини Ясинки.

– Я сожгла. Одна, – ответила кередка осторожно.

– Нет, это я сожгла, да еще и Бортэ туда толкнула, – выдавила княжна, опустив красное от стыда лицо.

– Агафия! – выпучив глаза, прошипела ее подруга.

– Коли я сама виновата…

– Кабы я тебя виноватой считала, не вернулись бы мы вместе под Светлоровск.

– И ничего не осталось? – вмешался Радолюб слабым голосом.

– Проверять недосуг было. Из монастыря бежать пришлось, – ответила Агафия уже смелее.

– Ох, да кабы Голубиная книга самой важной была, не хранили бы ее волколаки в монастыре человеческом, а нашли бы способ увести в Новый Волчок, – попытался всех одним махом утешить Честимир. – Лучше придумай, Радолюб, как Бортэ помочь. Спину-то она прикроет, а с волосами что делать? Стриженая девка – позор.

Агафия подняла с охапки сена парик. Костяные пластины и гребни уже вынуты были оттуда. Кередка головой покачала:

– Он при и после моей тетки Донгмеи хранился в сундуке, плотно закрытом. Рабыни волосы эти мыли, чесали, маслами пропитывали, воском смазывали. В дороге это все неудобно, да и делать некому. Может, в Новом Волчке… Но отрастут косы мои к тому времени, Радолюб?