– Повяжешь мне? Тут зеркала нет. Только чтобы ровно, – попросила Бортэ.

Агафия старательно обмотала ткань легкую возле черных коротких волос и шеи, спустила красивые складки по груди и плечу правому. Кередка щебетала:

– Ты видела, как купец хотел нам шерстяной платок продать? Шелк дорогой. Он боялся, что мы ничего не купим.

– До тряпок ли теперь добрым людям? – спросила княжна.

Снизу доносились голоса, грохот, музыка. Агафия поморщилась, когда кто-то завопил:

– Ах ты дрянь!

– Псина бешеная! Чтоб тебя как калеку скрючило!

– Скучаешь по тишине палат в Светлоровске? – спросила Бортэ, смотря мимо собеседницы.

– И по ночевкам в избах, когда мы с тобой шли на остров Северный за Голубиной книгой.

– Теперь меня ни один хозяин на порог не пустит. В шинках с отдельной горенкой хоть спрятаться можно. Знаешь, в стане брата моего всегда шум такой стоял. Жизнь кочевая – да с воинами, женами их, детьми, скотом.

Кередка заметила, что княжна присела на лавку у стены и задумалась. Подруга спросила вдруг:

– Агафия, не будь я волколаком, ты бы мне хотела глаза выцарапать?

– А как бы мы тогда встретились в лесу под Сороцком? Как бы тебя привез ко мне из-под Подковки Даниил, брат любимый? Бортэ, этой войне я за тебя только благодарна. Остальное… Везде беда, у всех горе. А я бессильная, как горлица с крыльями сломанными. Распутье в мое княжество входило – я не уберегла.

– Как бы ты смогла? Этот город не на Рюнде стоит, – заметила Бортэ, садясь рядом.

– А Валгедское княжество? Тут моя тетка Авдотья правит.

– Вы с ней столько лет не виделись!

– Да разве в этом дело? У людей беды, а мне и хлеб горек, и вода как соленая, покуда слезы льются. Только не в моей власти кередов остановить. На Петров день7 в деревнях колеса тележные поджигают и скатывают вниз с холма. Коли полетели обод и спицы горящие по склону – никак их не остановить, только если в огонь этот прыгнуть, сбить, помешать дальше спускаться. У нас сейчас то же самое.

Так девицы еще долго проговорили. Вечером вернулись их спутники. Первым в горницу вошел Честимир. Вымытый, причесанный, без косточек и перьев птичьих, в белую рубаху, синие армяк8 и порты9 и алые сапоги наряженный, с полушубком в руках сильных, казался внук Любомудра моложе и красивей – ну вылитый князь или боярин. Дядюшка увидел, что племянница его заснула на лавке, подложив руку под голову. Голубые ленты косы и концы пояса лежали на полу в окружении золотых прядей. Сама девица была укрыта пестрым одеялом лоскутным. Бортэ же сидела рядом – у корыта под горящей лучиной. В водной глади рассматривала кередка придирчиво свои лицо и наряд, но, видимо, оставалась очень довольной. Она поспешила к пришедшему и прошептала:

– Агафия сегодня в торговых рядах сказала больше, чем в Светлоровске на любом празднике с боярышнями. Пусть отдохнет, помолчит, выспится.

– Вот как! – усмехнулся Честимир, всегда о боярышнях имевший мнение невысокое, отчего робость и замкнутость Агафии никогда не осуждавший. – Только разбудить ее все-таки надо. Сюда сейчас поднимутся старшие сыновья Радолюба.

Что умеете хорошего, то не забывайте,

а чего не умеете, тому учитесь…

В. В. Мономах. Поучение Владимира Мономаха

(перевод Д. С. Лихачева)

У помощника верного княгини Ясинки семья была большой: подарила ему супруга единственная двух красных девиц, оставшихся в Новом Волчке, и трех добрых молодцев, взятых в земли человеческие. Юноши странствие с отцом восприняли с воодушевлением, а за долгие годы они еще и возмужали да опыта такого набрались, что на родине их бы все слушали, рты разинув. Радолюб мог сыновьями своими гордиться. И если младший, Воик, был все-таки больше охоч до забав, старший, Добрыня, и средний, Путята, толково помогали батюшке в делах торговых. Поиски внука Любомудра средств требовали немалых, да и Новый Волчок иногда нуждался в товарах, которые только в мире человеческом можно было достать. Вот и теперь приехали Добрыня и Путята с севера в Валгеду с санями, нагруженными шелком, бархатом, тафтой, парчой, маслами душистыми, уборами драгоценными из серебра и золота, даже винами! Сыновья похвастались батюшке: