Сам Сергей, инженер-механик, в своей мастерской продляет жизнь поношенным авто на радость владельцу. Себя считает добряком, этаким бесконфликтном гуманистом, умеющим слушать других и ладить с каждым. Оттого сознание никак не может примириться с убийствами. Понятно то, что его вынудили взяться за оружие, защищать себя, маму, невесту, землю и свой язык, на котором говорили его предки и сам он, обрекли подчиняться роковой дилемме: если не ты убьёшь, то убьют тебя. Пока удаётся лишать жизни противника. Его не коробило от первой жертвы. Это придумки писателей и режиссеров кино показать, как неестественно убийство для простого человека, художественным приёмом вызвать психологическую омерзительность насилия. Такая постановка вопроса понятна и приемлема. У него же возникло чувство удовлетворения оттого, что удалось в схватке одержать верх. Правда, с трудом и страхом перед огневым столкновением. Тот военный навык стрелка, что приобрел до института, служа в армии, показался несравнимым с действительностью, словно младенец перед взрослым. Предстояло расти не по дням, а по часам, закалять волю, обретать бесстрашие, совершенствовать методы и приёмы убийства, черстветь душой и сердцем, учиться ненавидеть соотечественника-врага.

Черстветь не получалось. Его синеглазая Катя, он знал, продолжала работать в детском садике педагогом. Он сильно скучал по её теплому, грудному голосу. Особенно часто вспоминались картины какого-нибудь вечера или застолья, когда Катя с огромным желанием исполняла русские народные песни. Закроет глаза, и она – рядом, то в лёгком платье, то в блузке и шортах с ароматом свежего тела, вызывая восторг, как от первых подснежников. Живой, звонкий голос Кати на весь Донбасс, казалось, перекрывал канонаду украинской артиллерии, глушил шум боя. Сергей мало-помалу, туша страх, научился ходить в атаку, отбивать вражеские батареи, разрушающие его любимый город. Он верил – песня, как и молитва, отведёт от него беду. Сердце у Сергея разрывалось от негодования во время обстрела города противником из тяжелых орудий, и канонада доносилась даже сюда, в оборонные окопы пригорода Донецка, а страх за жизнь любимой девушки удесятерял ненависть к нацистам и желание быстрее изгнать с родной земли озверевшего врага, стремящегося уничтожить не только сопротивляющихся новым бандеровским порядкам, но и сам русский дух и русский язык.

Находясь на передовой, Сергей не мог представить в полной мере того, насколько страшно слышать вой снарядов залпового огня воспитателям детского сада и Катерине, как невозможно почувствовать на расстоянии тепло души родного человека, живя прежними воспоминаниями. Вой леденит в жилах кровь даже у него, он видит, как голова Кати с русской старомодной прической вжимается в плечи. Перепуганные ребятишки – кто зажимает уши ручками, кто таращит голову на звуки, кто истерически ревёт. В эти жуткие минуты перед воспитателями одна задача – поскорее укрыться в подвале. Даже в том случае, если разрывы ухают вдалеке.

Число детей в садике от этого нечеловеческого состояния неудержимо тает. Мамы с ребятишками, подстегнутые нагайкой страха, бегут в Россию. Подальше от военного ада. Потому дела в садике урезаны, как паёк в голодные годы. Оставшихся детей заведующая объединила в две группы. Часть здания опустела. И вот в тёплый июльский день тишину садика взорвали дальнобойные вражеские снаряды. Нацисты ударили прицельно подло и коварно, по-бандитски, когда дети мирно спали после обеда, сладко сжав губки и разбросав рученьки. Зажигательный снаряд пробил стену и взорвался в комнате для игр, что напротив спальни. Дверь вышибло и бросило на ближние кроватки. К счастью, высокие головки отразили страшный удар. Дверь разлетелась в щепки, но детей не зашибла. Сначала в спальне воцарилась могильная тишина. Затем последовал взрыв детского рёва, столбенеющий ужас от разрастающегося треска огня и жара.