– Мы сегодня едем на огород? Нам к маме пораньше надо придти, банный день сегодня.

– Ага, обязательно, только поспим сначала.

– Какое поспим, десятый час уже. Я уже все собрала в дорогу, вставай уже. Смотришь че ни попадя допоздна, потом дрыхнешь.

– Ага, Эльзу в душе видел. Симпатичная.

– Какую такую Эльзу? По телику что ли.

– Ага, по телику, – открыл я глаза, – но как живая.

Вечером, уже после огорода мы заехали к теще. Теще минул уже восемьдесят четвертый год, жила она одна, недалеко от нас. Глаза видели уже плохо, и недавний микроинсульт добавил хлопот. Банный день по воскресеньям для нее был как праздник. Пока жена готовила ванну, я показывал ей по телефону свежие фотографии наших цветов и внука.

– Смотри, растет мальчишечка, – как обычно, она всплеснула руками, – два месяца назад еще не такой был. Покажи еще, как он по лужам бегает, нравится мне это видео.

Я нашел ей этот сюжет, включил. Мой внук, ему еще только три года, пробежал по одной маленькой луже на дороге у их огорода, потом по следующей, остановился, пробежал дальше по другой, развернулся, опять пробежал по луже, остановился, сказал: «Папа» и пробежал по следующей, дальше и голос его мамы за кадром: «Я маме не покажу пока, а то ругаться будет. Позже когда-нибудь». Прабабушка, теща моя, рассмеялась:

– Он бегает, а я руки наготове держу, чтоб подхватить если что.

– Я сам частенько просматриваю этот сюжет. Мои дети так не бегали по лужам, а вот видишь, своему сыну дали волю.

– Ванна готова, – пропела моя жена.

Теща пошла мыться, я встал и подошел к окну. Под окном березы уже сменили свой наряд на осенний вальс. Длинные ветви плавно раскачивались по ветру.

– Опять осень. Хорошо, снова зимние каникулы, отдохнем от грядок и травы.

Я повернулся, чтобы снова сесть на диванчик и взгляд мой уперся в чемодан с аккордеоном. На нем училась и играла моя жена, потом сын играл довольно неплохо по памяти сразу несколько пьес. Я пытался разучить хоть одну мелодию, но памяти не хватало, чтобы запомнить очередность клавиш. Поднял чемодан на стул, открыл. Ему уже больше сорока лет, меха чуть прохудились. Взял на руки, одел ремни и попытался вспомнить хоть кусочек пьесы, которую играл. Но тщетно.

– Слух есть, а памяти нет. А ведь такой прекрасный инструмент простаивает.

Я провел рукой по клавишам и: «О, боже». Вальс «На сопках Маньчжурии» сам собой закружился в комнате. В меня хлынуло мое детство в Подмосковье, терновник и соседский Валька, которого я уговаривал с помощью ягод терновника в который раз сыграть этот вальс на баяне. Вальс кружился, переливался сам собой, по щекам текли слезы радости и недоумения, а я не мог остановиться, все играл и играл сам свой любимый вальс.

– Это ты как? – передо мной стояла жена, – ты же не умеешь играть.

– Не знаю, само собой как то получилось, – промямлил я, остывая от нахлынувшего волнения.

– А еще что-нибудь сможешь? «Дунайские волны», например. Я играла.

Я тронул клавиши и вальс «Дунайские волны» заполнил комнату до краев. Теща, с перевязанной полотенцем головой, в банном халате вошла в комнату и с изумлением уставилась на меня. Жена с удивленными глазами села на стул. А я не играл, я жил этой музыкой. Она словно несла и качала меня и я покачивался играя. Есть в этом моменте что то завораживающее, когда играешь сам, излучаешь музыку и музыка всецело захватывает тебя своими ритмами. Я доиграл последний аккорд и замер.

– Он сам играет, устал стоять уж тридцать лет и заиграл.

– Класс, – выдохнула жена, – я так не играла и Леха так не играл. Это что-то волшебное. Берем с собой аккордеон, теперь будешь дома при гостях играть. И все-таки, чтобы так играть, лет пять учиться надо, а ты его последний раз в руках держал года три назад, когда маму сюда перевозили, и то, когда с машины сюда заносил.