Я проснулся вечером, когда стрелки часов причалили к восьми. Шум в ушах стих. В ногах валялась пахнувшая увеселительным беспределом рубашка. Голова не болела, правда, покалывало в висках. Я отбросил плед, нехотя поднялся с дивана и поплёлся в ванную. Под мощным напором прохладной воды я приободрился. Душ дрожал надо мной и, урча, выбрасывал широким потоком пенные щекочущие струи воды, которые рассыпчатым прозрачным градом стучали по моей тяжёлой голове, словно пытались выбить из неё остатки вчерашней дискотечной дури.

На кухне, приколотой к пробковой доске с любимыми рецептами Вальтера, я обнаружил Верину записку. «Мне очень жаль, – писала она старательно, по-ученически выводя буквы, – что вы не попробовали сегодняшнего обеда. Я знаю, что к рассольнику Вы неравнодушны. Однако я не решилась нарушить Ваш крепкий сон лишь потому, что пришло время обедать. Звоните же мне сразу, как только проснетесь, и я явлюсь тотчас же и накормлю Вас обедом, а может, и ужином».

Я тут же позвонил Вере и извинился за непристойное поведение в обед. Я попросил её не приходить вечером и, чувствуя жуткий голод, уничтожил без её ведома прекрасное овощное рагу с грибами. Потом я пил крепкий чай в саду и посматривал на зашторенное окно в доме напротив. Странное, притихшее чувство тянуло меня за те грязноватые шторы, будто между нами случилось что-то жуткое и серьёзное, что несколько остудило мой пыл и заставило взглянуть по-иному на эту самоуверенную резкую девочку, и потому сегодня мне не хотелось её видеть, но мысли мои были целиком растворены в её зыбком, исчезающем образе.

Когда начало смеркаться, я вышел из дома. В окне Стэллы мелькала серая тень её матери. Породистый суровый кот сидел на подоконнике и апатично зевал, осматривая меня сонным, безразличным взглядом. Я шёл по мягкой тропинке к морю и наслаждался тишиной. Воздух, пропитанный густым хвойным ароматом, окутывал ветреной свежестью, ощутимой только у моря. Вдали за сосновым бором маячили огни переполненных кафе и ресторанов. Там била ключом неугомонная жизнь, которая по вечерам, как по волшебству, трансформировалась из курортной в застольную. Вечерний город то и дело удивлял вспышками групповых буйных гуляний на фоне размеренной тихой жизни курорта. Город жил по неписаному природному плану, согласно которому большинство жителей Дивногорска, довольствуясь духовными дарами Балтийского моря, по утрам принимали воздушные ванны на балконах и в палисадниках, а пляж использовали для групповых трапез с винно-водочными забавами возле ухающих костров. Единственное, что их волновало всерьёз – это слухи, распускаемые длинными языками местных всезнаек. Да, пожалуй, ещё они не были равнодушны к пастельным, округлым стайкам немецких туристов, которые с невозмутимыми лицами высыпали на узкие улочки из высоких расписных автобусов, похожих на корабли пришельцев, и кучно устремлялись куда-то вперёд, соблюдая организацию движения в группе и по настроению соря мелкой разменной монетой при виде чумазых детей, настырно просящих eine mark zu essen^>2.

Я полюбил Дивногорск очень быстро. После отъезда Вальтера мне хватило трёх дней, чтобы досконально изучить его лесные маршруты. Я ценил витиеватый (почти по Андерсену) сказочный стиль старых ветшающих вилл. Я любил гулять по аллеям приземистых раскидистых рододендронов, сплошь усеянных розовыми и белыми цветками. Их плотные листья с той и другой стороны образовывали надо мной шуршащий навес, почти полностью закрывали небо, и в этой подвижной цветочной оранжерее я сам себе казался неуместным летучим вымыслом жизни, которому в лучшем случае надлежало воплотиться в этом древнем историческом месте в виде мраморной скульптуры Германа Брахерта