весть кто ещё, но рождён он был простой русскойкошкой,простымрусскимкотом.Отсюдадажевозможно допустить, что прадедушку его, такогоже дымчато-серого кота, мордастого и вальяжного,гладилпоголовкесамдедушкаКрылов,сидевший,бывало,вжаркийполденьураспахнутогоокнавторогоэтажабудущейЩедринки,вежливораскланивающийся с проходившей мимо публикой иколовшиймаленьким,красногодеревамолоточком,

искусноподжаренныеначугуннойсковороде,кедровыеорешки.Всёможетбыть!

Мягкойсеребристойшкуркойрастянувшисьнатёплоймагистральнойтрубеисвесивснеёнатруженныезаночьлапки,онсладкоспал.

Вподвалебылотемноитихо.

…Кто-то,неизвестныйвнём,крутилдлянегосны. Кадры кувыркались, меняли друг дружку. Сейчасемуснилисьтяжёлые,шаркающиеступнипрохожих.

Но вот у самого носа Дивуара (официально это имяон получиту насв конце романа, но применим мыего сейчас, из соображения удобства повествования),так вот, у самогоноса Дивуара вспорхнул воробей,еголапырефлекторнодёрнулись,и онпроснулся.

Создатель! КакиестранныехарактерывстречаютсянаНевскомпроспекте!

Н. В.Гоголь, «Невскийпроспект».

Антон молча указал девушке на кресло, покопавшись в сумке, достал свитер, накинул ей на колени:

– Грейся.

– Спасибо!

– Коньяк?..

– Нет!      –      чуть      дрожа,      прошептала      незнакомка,      – спасибо.

– Как знаешь, – пробормотал он, – а вот я выпью.

Чёрт! – воскликнул, тряхнув фляжкой, – выдули!

Девушка неуверенно взглянула на него:

– Я у вас ненадолго, я ещё чуть-чуть побуду и уйду, хорошо? – говорила она тихо, как говорит хотя и выздоравливающий, но ещё слабый, недавно перенёсший тяжёлый кризис, человек.

– Как хочешь… – равнодушно пожал плечами Антон.

– Вы понимаете, я… – её глаза, ещё хранившие следы недавно перенесённой бури, смотрели на Антона мягко и в то же время требовательно, – мне надо позвонить.

– Уж чего проще! – усмехнулся Тошка, – автомат за углом.

– Мне в Москву, – совсем по-девичьи, склонив набок голову, тихо произнесла она.

«Вот, только бантиков тебе не хватает!» – сосредоточенно копаясь в сумке, думал Антон.

– Так, это на Грибоедова, – сказал, подняв на девушку удивлённый взгляд. – Хотя… можешь слетать на Дворцовую, или на Московский.

– Только не вокзал! – чуть побледнев, дрогнувшим голосом воскликнула она, – а что, здесь совсем близко?

– На канале межгород, в железнодорожных кассах. Это рядом. Правда, там всегда очередь.

– Всё равно лучше на Грибоедова, – сказала девушка.

– Вы… Вы… проводите меня? – она так невинно посмотрела на него из-под смоляных своих бровей, что только и осталось ответить:

– Не вопрос.

– Только… – она смущённо улыбнулась, – у меня нет денег. Совсем.

«Скоро же ты нагружаешь!» – подумал он и уж хотел было съязвить по этому поводу, но, заметив в её глазах неожиданно больно кольнувшую его тревогу, вдруг тихо произнёс: – Ничего, найдём!

– Хорошо бы! – ободрилась она. – Я отдам! Я обязательно отдам. Как только…

– Конечно, отдашь! – прервал её заверения Антон. – Ты лучше скажи: чего это они в тебя так вцепились, эти пехотинцы? Здесь, в серебряных рядах, всякое бывает: иные чуть верхом на иностранцах не ездят. Бывает, клея нюхнут, орут во всё горло, бузят, но, чтобы издеваться, так откровенно!..

– Не знаю, – недоумённо пожала плечами она, – наверное, сумку хотели отнять. А что?

– Сумку? – насмешливо прищурился Тошка, – а ты, вообще, в курсе, что недурна собой? Я бы сказал, до неприличия.

– Спасибо, конечно! – вымученно улыбнулась незнакомка. – Хотя, Ваше «до неприличия», признаюсь, жутковато звучит!

– Ну, да, жутковато, – согласился Антон. – А для щеглов это, может, единственная возможность выпендриться. Да ещё перед такой!