Почему мне тогда казалось это все таким постыдным и опостылевшим, а сейчас я бы с удовольствием сел за простой стол? Возраст? Или просто меланхолия от усталости и неожиданного уюта рядом с чужой семьей?

Хватит пальцев одной руки, чтобы посчитать людей. Которые знают меня без циничной брони, которую я нарастил за годы в политике. Разучился дружить. Артём – это исключение. В политику он попал, потому что отмороженный, веселый дурак. Удача и люди любят таких. Я научился увольнять подчинённых, наращивать связи, собирать компромат. Так себе профессиональные навыки, прямо скажем… И вот сейчас я вешаю на елку немного облезшую игрушку в виде стручка фасоли, чувствуя себя, наконец, целостным. Без необходимости в следующую секунду закрыться и принимать вежливые удары жизни и коллег.

– Дядя Иван, а ты мне ещё книжечку почитаешь? Как вчера? – Подходит ко мне Вера и берет за руку.

Я ощущаю, что с ребёнком что-то определенно не так. Глаза осоловелые, сухие губы…

– Да ты горишь, подружка! – Доходит до меня.

– Где? – Оглядывает себя девчушка.

– На бороде, – улыбаясь, щелкаю ей по носу.

Странно, что бегает и совсем не чувствует…

– А ну-ка стой, – услышав наш диалог, ловит ее Надя и прижимаемся губами ко лбу. – Правда, на температуру, похоже. Да прекрати ты скакать и сядь на диван, Вера! Я сейчас градусник принесу.

Электронный приборчик показывает тридцать восемь и две. Мелкая виновато смотрит на мать, пока та ее отчитывает.

– Вера, ну вот зачем ты с бабушкой ела мороженое?

– Я чуточку… – ворчит мелкая. – Оно само в рот прыгало. Я только открывала.

– Господи, все по графику! – Продолжает причитать Надя. – Ангина. Вот что мне с тобой теперь делать? Быстро топай в кровать!

– А мультик досмотреть? И тут елочка… – начинает капризничать Вера.

– Давай я сегодня к вам пойду, – предлагаю Наде. – Пастельное белье махнём. На диване вместе поспите.

– Вот зачем вы поважаете? – Рычит на меня соседка. – Она прекрасно знала, что мороженое есть нельзя! Вот в угол ее надо поставить! Быстро в кровать, Вера, я сейчас лекарства принесу.

– Да прекрати, – притягиваю я соседку к себе и шепчу на ухо. – Ну заболел ребёнок. Я все детство мечтал с телеком болеть. Расслабься…

– Делайте, что хотите, – расстроено махнув рукой, Надя уходит на кухню.

Пока я меняю постели, что-то долго там шебуршит и возвращается с чайной ложкой и стаканом воды.

– Не понимаю, как я прошляпила, но сироп просрочен оказался жаропонижающий. Пришлось таблетку растереть. На ночь и день хватит там таблеток, а завтра с работы принесу. В садике у них есть сироп, надеюсь…

– В смысле в садике? – Не догоняю я формулировку.

– Я не могу Веру завтра оставить дома, – вздыхает соседка. – Меня уволят. Понимаете? Посидит у медсестры на карантине день, а потом два выходных.

– Да ты чего? – Прям выпадаю я в осадок. – Ребёнка собралась по транспорту таскать? Я присмотрю. Оставляй дома.

– Но как? – Хлопает она глазами. – Ее может и тошнить от температуры, и горло надо полоскать…

– Ну ты меня совсем идиотом считаешь? – Дергаю я бровью. – У меня мама, вообще-то, была терапевт. Ты знаешь, сколько я горчицы в своих носках вытерпел?

– Я не знаю… – Кусает Надя губы. – Я подумаю.

Ночь выдаётся бессонной даже у меня. Как вообще можно спать, когда за стенкой постоянно хнычет ребёнок? И дело не в том, что он хнычет. А в том, что ты очень хочешь помочь, но не знаешь чем. Я вспоминаю, как моя мать сидела со мной точно так же, как Надя с дочерью. А потом ещё и Линкой. Мы всегда болели с ней друг за дружкой. И иногда по кругу. Бедная мама…

Мне кажется, что я уже не разделяю, кому помогаю. Реальной женщине или вижу в ней возможность отдать долг и поросить прощения у человека, которого, к сожалению, больше нет. Надежда бы понравилась маме. Я уверен.