– Не так быстро, – журит Корнелия. – Что вчера случилось? Я тут жду, пока ты проснешься и позавтракаешь с нами, как полноценный человек. Времени это, может, займет немало, но такое уж бремя на меня возложил Господь.

– Я не голодна, – бурчит Тея в подушку.

Льняная ткань на губах вызывает в памяти прикосновения губ Вальтера, воспоминание о поцелуях поднимается жаром по ногам к животу, бьется в горле. То, что они творили вчера в мастерской, поистине вопиющее действо. Никто на балу бы не поверил, и Тея жаждет еще. Она не голодна? Ложь. Голод неутолим, Тее мало всего. Но если она повернется и встретит новый день, Корнелия может это заметить.

– Расскажи про бал, – просит служанка. – Рай или ад?

Тея берет себя в руки и открывает лицо.

– Ад, ад, ад. Слишком много народу, и Клара Саррагон нас ненавидит.

– Ненавидит? Она же вас пригласила.

– Именно. Только ради того, чтобы над нами посмеялись. Не знаю, как тетя Нелла могла этого не заметить. – Тея садится. – Ты знала, что она собиралась выдать меня замуж?

Корнелия, кажется, удивлена.

– Она бы так не поступила.

– Поэтому она и взяла меня с собой. А мне ничего не сказала, потому что тогда я бы отказалась идти. Мало было паршивых новостей про папу, так еще через пять минут после нашего появления Саррагон заявила, что я здесь для поисков мужа. А папа промолчал.

Теперь служанка и вовсе потрясена.

– Ну, думаю, бал – неподходящее место для ссоры. Отец и тетушка всегда действуют лишь в твоих интересах.

– Да ничего они не знают о моих интересах. Ничего они обо мне не знают! Я никогда не выйду замуж за того, кого выберет она.

Корнелия вздыхает, подходит к окнам и раздвигает шторы.

– Тея, она старается изо всех сил.

Наконец служанка уходит, а Тея натягивает шерстяные чулки, накидывает поверх ночной рубашки халат и спускается по главной лестнице к ступенькам, которые ведут на кухню. Колеблется. Из подвала доносятся голоса: там спорят отец и тетя.

– Если у Теи и будут дети, то лишь законнорожденные, – говорит тетя Нелла. – Если она и признается кому‐то в любви, то лишь в стенах церкви.

– Петронелла, до этих твоих фантазий еще жить и жить.

– Фантазий? Это обычное дело, Отто. Наше богатство утекло, но Тея снова станет жить в достатке. Вчера она произвела на людей впечатление. И на меня тоже. Пусть она и унаследовала упрямство матери, но история не повторится.

– И что это значит?

– Ты прекрасно знаешь. Больше никаких незаконнорожденных. Никаких тайных связей, которые всегда кончаются только неприятностями.

Тея с трудом верит своим ушам. И стоит в наступившей тишине, затаив дыхание.

– Я с ним даже не знаком, – натянуто произносит отец. – И ты пригласила его к нам в дом?

– Отто, как бы сильно нам ни хотелось держать Тею при себе, она не может чахнуть здесь, пока ей не исполнится двадцать, тридцать или даже больше. И есть шанс, что так и произойдет, из-за цвета ее кожи и пустоты наших карманов.

– Не нужно напоминать мне ни о цвете ее кожи, ни о наших карманах.

– Одиночество и бедность – это ужасно!

– Я это знаю.

– Тогда как ты можешь не понимать, что в этом доме у нашего ребенка нет будущего?

– Моего ребенка.

Повисает долгая пауза.

– Это очень несправедливо, – произносит тетя Нелла. Ее голос тоже звучит сдавленно. – Я здесь с самого начала. И теперь просто пытаюсь обеспечить для Теи будущее.

– Понимаю твое беспокойство.

– Тогда диву даюсь, почему ты его не разделяешь. Думаешь, произойдет чудо? В нашей семье с чудесами неважно. Тото, – вздыхает тетя, назвав его старым прозвищем. – Мы должны. Наш выбор… может оказаться ограничен.

– Кто сказал, что он будет ограничен?