– И все же приходите. Наша кухарка Корнелия – одна из лучших в городе.

Якоб ван Лоос, человек, что появился перед Неллой из ниоткуда, продолжает на нее смотреть. О чем он думает? Что взвешивает? Он знает о скандале вокруг главы их семейства, знаменитого купца Йохана Брандта, за которым Нелла пробыла замужем всего три месяца и которого казнили восемнадцать лет назад. Как-никак, Якоб читал записи о суде. Но прежде чем увидеть Тею, знал ли он и о ней тоже? Слышал ли сплетни о том, кто ее мать? Якоб назвал Тею красивой. Но сможет ли он, сидя напротив Отто, догадаться, как получилось, что в 1705 году от Рождества Христова африканец с амстердамским выговором владеет домом на Херенграхт? И рядом с африканцем будет сидеть его дочь, бледнокожая мать которой похоронена неизвестной под полом Старой церкви… Однако Нелла готова пойти на такой риск.

– С удовольствием, – улыбается Якоб, и впер-вые за день Нелла чувствует, как на сердце становится легче.

Утром после бала у Саррагон Тея спит допоздна и просыпается лишь после того, как Лукас распахивает дверь и запрыгивает к ней на подушку. Корнелия повесила золотистое платье Ребекки на спинку стула. Оно безвольно свисает, уже не сияя, словно вчерашняя натуга истратила все волшебство, заключенное в ткани. По крайней мере, Тея не пролила на него вино, не испачкала его ананасовым джемом. Тея снова закрывает глаза, радуясь, что она вдали от духоты бального зала, от этих глупых сестер Саррагон, их матери-гадюки, от отца, которому было так неуютно, от тетушки, которая, как сумасшедшая, растворилась в толпе. Тетя Нелла вполне могла просто сбежать – от стыда за то, что так подло солгала Тее. Она вспоминает слова Клары Саррагон: «Вы правда и словечком ей не обмолвились? Не подготовили? О, какая жестокая хитрость!»

Как могла тетя умолчать о том, с какой целью взяла Тею на этот бал? Как она посмела? Это унизительно. Да, отец потерял работу в ОИК, но ведь Тея не теленок, которого можно продать на рынке, чтобы положить в карман деньги.

«Они меня не любят, – думает Тея. – Им настолько плевать, что они готовы всучить меня первому встречному».

Они ушли с бала около десяти. Тетушка украдкой торжествовала, отец был погружен в свои мысли, а Тея так злилась, что была готова колотить кулаками по стенам домов, не заботясь о том, что это могут увидеть. Когда они вошли в дом, тетя Нелла оглянулась, словно кого‐то искала. «Да нет там никого! – хотелось кричать Тее. – Кто бы вообще мог тебя ждать?!»

Они стояли в холле своего дома, и было трудно не заметить разницу с особняком Саррагон. Простая черно-белая плитка, крепкие, но голые деревянные панели, никаких тебе украшений и огромных картин, прохлада. Корнелия, одинокая служанка, ждет в тени, чтобы забрать плащи и дать теплые одеяла. В таком доме не устроить крещенский бал. Похороны еще может быть, но бал – никогда. И все же тетя сияла, несмотря на холод, несмотря на поздний час.

Тея просто хочет оставаться в постели, думать о Вальтере в мастерской, о его руках, языке – об их будущей жизни, выстраивая образ за образом, пока снова не заснет. Но желанию не суждено сбыться. В комнату входит Корнелия и останавливается в изножье кровати.

– А, мизинчик. – Служанка протягивает руку и приподнимает ступню Теи, как рыночная торговка – креветку. – Слышала, что где‐то тут была лодыжка. Может, если повезет, найдется и красивая ножка?

Это их детская игра – ласково собирать Тею по кусочкам до самой макушечки. Но Тея не желает старых забав, и она больше не ребенок. Она резко прячет ногу обратно под одеяло. Перепуганный кот спрыгивает на пол.