У дверей клуба Берестова внезапно окружили и незаметно оттеснили от остальных те самые восемь жеребцов, которые в прошлом году намеривались сотворить из него котлету. Однако окружили они несчастного Леню отнюдь не с враждебными намерениями, а напротив – снисходительно похлопав по плечу, жеребцы выразили восхищение за его бесценное сатирическое стихотворение «Тяжело в деревне без нагана». Также они просили не обижаться за прошлогодний фонарь, который засветили ему чисто по недоразумению, не подозревая, что он откаблучивает в таком духе.

Берестов всех великодушно простил и впервые подумал, что поэтом в этом мире быть не так уж и плохо. Но все равно не мед, судя по издерганному облику Малахаева. Благодаря поэтическому дару, его, высококвалифицированного регулировщика, бессовестно используют на всех такелажных работах. При этом обязательно с ехидной усмешкой добавляют: «Это тебе не стихи писать». Однако за мимолетные минуты славы можно вытерпеть все. И Берестов, находясь в самом ее зените, внезапно сквозь толпу дергающихся в хард-танце увидел Таню.

Она единственная не дергалась. Скромно стояла у стены, светло улыбалась и в упор смотрела на Берестова. Ее черные волосы были выпущены из-под заколки, глаза горели, губы рдели, на щеках красовались озорные ямочки, и на лице светилось то, что выгодно отличала ее от всех на свете мисс-королев, – так называемая изюминка. Сердце Берестова замерло, затем с намеком отбило нечто вроде победного марша, и он вразвалочку направился к ней.

Потом они беспрепятственно вышли из клуба, не возмутив при этом ни одного гогочущего жеребца, и побреди по шершавой деревенской площади мимо магазинов «Машка, рожай», мимо набычившегося в луже бычка, который, судя по взгляду, не одобрил их появление, мимо почты, столовой с высоким крыльцом, мимо полуразрушенной гостиницы и далее по тропинке куда-то за деревню.

Приблизительно через минуту вслед за ними выпорхнула еще одна пара: Креончик с Таниной подружкой Ириной. Креончик на ходу разоблачал нашумевшие явления домовушек и барабашек, и Ирина заливалась скромным девичьим хохотом, сотрясавшим окрестность.

Пары миновали центр села, центральные огороды; они вышли в поле и побрели в сторону леса, где невозмутимо дремал на отшибе дом Федьки дурачка. Вечер был великолепный, звезд – завались, воздух – дыши – не хочу. От леса веяло свежестью, от неба – вечностью, от Тани – очарованием, и только от Креончика исходил сквозняк «материалистической подоплеки». Он продолжал доказывать, что чудес на свете нет, и мода на потустороннее – это временное явление, которое скоро пройдет. А Ирина продолжала заливаться восторженным деревенским щебетом, как канарейка при виде попугая.

– Барабашек нет! – с жаром восклицал Креончик. – А есть магнитные силы земли. Они пытаются достучаться до человека, чтобы пробудить в нем совесть. Потому что Земле грозит экологическая гибель.

И Ирина хохотала над наивностью магнитных сил, не допуская и в мыслях, что у человека может пробудиться совесть.

– Будь я проклят, если собственными ушами не слышал их магнитного стука, – еще пуще распалялся Креончик.

– Ой, как страшно! – сделала большие глаза Ирина и мягко прижалась к завравшемуся материалисту.

Но Креончик не понял порыва юной девы. Вместо того, чтобы покровительственно обнять подружку и успокоить чисто по-человечески, он отстранился от ее упругой груди и продолжал свои блестящие рассуждения.

– Тут бояться нечего! Факты сверхъестественного, конечно, имеются. Но чтобы живой человек от этого пострадал, такого не бывало.

«Такого не бывало, – вздохнула про себя Ирина, – когда девушку успокаивают одной голой логикой, как будто нет для этого рук. Да еще почему-то отстраняются. Это, наконец, неприлично…»