– Господи, помоги мне найти деньги для детей… – прошептала женщина, выйдя за ворота.

И вдруг осеклась на полуслове. Под ногами лежал кошелек. Причем, точно такой же, как два предыдущих.

Первой мыслью было, что это Алешка выронил. Дело в том, что сын один из этих кошельков начал носить в кармане. Не столько для денег, сколько для форса, поскольку денег все равно не было. Ильинична подняла его, и сердце обмерло. Он был туго набит. Дрожащими пальцами женщина открыла кошелек, и в глазах померкло. В нем лежало ни меньше десятка сотенных купюр. Ни на какую ферму Ильинична в то утро не пошла, а вернулась домой и разбудила дочь.

У входа в школу на перевернутой бочке из-под извести сидела уборщица в синем халате и уплетала из кастрюльки рисовую кашу. Это было бабка Оксана. Ее Берестов помнил по прошлому году. Она с таким аппетитом поедала рис, что в тридцатые годы ее бы (как пить дать) приняли за китайскую лазутчицу. Не переставая жевать, она лукаво всем кивала и с не меньшим лукавством осведомляла, что для девочек приготовлена общая комната в правом крыле, а для мальчиков – в левом. Узнав Берестова, уборщица коварно рассмеялась, будто ведьма, знавшая о нем интимную тайну, однако ничего добавить не успела, поскольку в ту минуту из ее беззубого рта посыпался рис.

«И что тебя не репрессировали в тридцать седьмом?» – с раздражением подумал Берестов, однако тут же устыдился своим мыслям и подумал, что у нее будет всех удобней расспросить про Танечку Цветкову.

– Где Таня, спрашиваешь? – рассмеялась старуха смехом Сатаны. – А пес его знает, где? С утра она была на ферме, а где сейчас – одному Богу известно.

Ответа было достаточно, чтобы у Берестова сладко засосало под ложечкой. Главное, что Таня в деревне, а где в данный момент – не имеет значения. Деревня – есть деревня, а это значит, что слухи о его приезде молниеносно долетят не только до Тани, но и до самого Господа-Бога, и он сделает так, что они сегодня непременно встретятся.

Парень решил не торопить события. Пройдя вместе с товарищами в левое крыло, он обречено плюхнулся на первую попавшуюся койку у окна, на которой, видимо, и предстояло отбывать колхозный срок, полученный ни за что. Креончик, затолкав чемодан под шкаф, плюхнулся на соседнюю койку, предчувствуя тоску и скуку. Ребята, побросав свои сумки на пол, также в обуви (а Толик вдобавок с гитарой) завалились на заправленные кровати и затихли в ожидании ужина.

Стало почему-то грустно. К тому же Толик заныл про сумерки природы. От этого все поголовно закурили. Табачный дым без всякой природы нагнал такие сумерки в настроение ребят, что всем захотелось всплакнуть, а Берестову – немедленно увидеть Таню. «Теперь понятно, почему народ так не хотел колхозов, – пришла внезапная мысль. – Потому что в них тоска-печаль смертная…»

– Нет, ты серьезно сказал, что в том доме у леса обитают мертвые души, – подал голос Креончик.

– Серьезнее некуда, – ответил Леня. – Я собственными глазами видел. Скажу больше: тот заколоченный дом у леса назвал «домом с мертвыми душами» лично я.

– Все ясно, – скептично вздохнул Креончик и отвернулся к стене. – По науке это называется: ухайдохался на навозе.

Однако это не так. Ничего Берестов не ухайдохался на навозе. В тот день он вообще не нюхал навоза, поскольку не выходил на работу. Весь рабочий день шеф пролежал на койке, симулируя гипертоническое обострение на почве аллергии на мух. А вечером они встретились с Таней.

Это было на окраине села. Они подошли друг к другу, романтично взялись за руки и, ни слова не произнеся, побрели по полю в сторону того самого заколоченного дома у леса. Над головой висели звезды, под ногами шуршала трава. Воздух дрожал, разливал очарование и оглушал тишиной окружность. А за спиной спала деревня. Словом, природа была – сама безмятежность. Ничто, как говорится, не предвещало подвоха.