Пунт несколько раз терял топор в снегу, когда рубил дрова, потом печка очень долго не разгоралась. Хотя огоньки бегали по наспех нарубленным бревнам, каменка чадила и чихала, разбрызгивая снопы искр, но наконец, недовольно урча, набрала силу, разогрела и воздух, и Феррула, который все чаще поглядывал на призывно желтеющие в ночи окна интерната, чтобы в конце концов уйти туда и не вернуться.

Нежина разделась до белья и взяла берёзовый веник в руки. Каменка шипела, плюясь густым паром, и лицо Агаты постепенно приобретало своей настоящий цвет, кожа на ладонях и ступнях покраснела и сморщилась: девушка стала приходить в сознание.

Нежина орудовала веником, не жалея своих рук. Её коса расплелась, волосы огненной лавиной накрыли плечи, поясницу, языками пламени обняли ноги, но она не замечала этого, продолжая усердно растирать кожу Агаты, которая наконец мутным взором посмотрела на полуголую раскрасневшуюся потную Нежину в пару и робко, что на неё совсем было не похоже, спросила:

– Мы в аду, да?

Нежина оглянулась на стоявшую в дверях директрису. Она только что вернулась из города, не успела переодеться, и, одетая в тёмно-красный брючный костюм, плотно обхватывающий рыхлое тело, напоминала сатану в клубах морозного дыма.

– Ну что ты, моя дорогая, ад ещё впереди.

Глава 4. Агата ушла.

(о том, что из огня можно попасть и в полымя)

В жизни нередко случается так, что самые отпетые негодяи выходят сухими из воды, а честные, но не очень везучие люди страдают из-за нелепых прихотей судьбы. Хотя чаще всего и плохого, и хорошего приблизительно поровну. Где-то убыло, где-то прибыло. Закон равновесия в природе. Но Нежина к обычным людям не относилась, поэтому неизбежность её наказания была такой же очевидной, как то, что за летом следует зима. Однако в этот раз что-то изменилось. Нежина считала, что достаточно изучила натуру Лидии, директрисы интерната, – приземлённой и грубой женщины, страдающей от неустойчивости чувств, желаний и настроения, и ясно чувствовала в воздухе запах приближающейся грозы, но молния отчего-то не спешила ударить: Лидия медлила с тумаками и шишками, хотя обычно синяки на телах воспитанниц и – реже – воспитанников появлялись в следующие пять минут после того, как о каком-либо их проступке становилось известно.

Однако времени как следует подумать о странном поведении директрисы у Нежины не было, поскольку всё-таки заболевшая простудой Агата металась в горячке и требовала постоянного внимания, капризничала, как и всякая больная, но, тем не менее, быстро шла на поправку и уже показывала характер, заставляя бледную от недосыпания подругу воровать на кухне конфеты.

Лишь через неделю после месячного пребывания Агаты в постели девушек наконец пригласили в тихий и мрачноватый кабинет директора. Его можно было узнать по запаху, раньше чем увидишь: пыль и тмин, тлен и плен. Судя по расположению маленьких окон, похожих на бойницы средневековой крепости, солнце заглядывало сюда нечасто, скорее всего, комнате доставалась лишь малая толика вечернего предзакатного света, когда всё вокруг на мгновение озаряется зловещим кроваво-красным заревом умирающего дня. На столе – строгий порядок, даже скрепки разложены по цветам. У старой настольной лампы с бахромчатым абажуром фотография маленькой девочки, но у Нежины не находилось повода поинтересоваться, кто изображён на снимке, хотя бывала она в этом кабинете достаточно часто. Нередкие визиты позволили ей привыкнуть к своеобразному уюту помещения. Агата же вызывающе, но несколько исподлобья глядела на кроваво-красные обои, кресло цвета спелого граната, алый ковер на полу, малиновую помаду на бордовом то ли от гнева, то ли от напряжения лице Лидии: до случая в лесу авантюры девушки не включались в список наказуемых. И теперь Агата недовольно морщилась и вздыхала – ей не нравилось происходящее: ощущение вины не входило в список чувств, которые ей когда-либо доводилось испытывать.