К каждому столу была прикреплена деревянная табличка, на одной из которых черной краской было написано «Раб», а на другой, – шрифтом поменьше, – «Служ. Ижд». Полицай с важным видом мерил шагами расстояние между столами и покрикивал в рупор:

– Повторяю! Подходим с паспортами! У кого в графе «социальное происхождение» значится «рабочий», – идем к столу с табличкой «Раб». Служащие и иждивенцы ко второму.

– Папа, нам к первому столику.

Голос, знакомый голос. Я обернулся и, конечно же… это она! Маша Бланк. Самая красивая девочка в нашем классе! Нет, ну что я говорю? В школе! Или даже… во всех школах, вместе взятых! Высокий лоб и слегка удлиненный нос, казалось, составляли одну сплошную непрерывную линию, делая ее лицо похожим на изваянья греческих богинь с картинок из учебника истории. Расчесанные на пробор волнистые русые волосы, собранные сзади в клубок, как это обычно делают уже взрослые женщины, и всегда спокойный, скульптурно-замерший взгляд еще больше закрепляли это сходство.

А еще у нее был талант, каким не мог похвастаться никто. Даже из мальчишек. Она могла языком достать до кончика носа! Шевелить ушами и громко свистеть каждый дурак может, но языком коснуться собственного носа? Нет, для этого определенно нужен талант! На вопрос, как ей это удается, Маша «якобы скромно» себе воображала: «Думаю, этому способствует мой классический греческий профиль. Папа говорит, как у Персефоны». Не знаю, кто такая Персефона2, и в какой школе она учится, но Маша наверняка красивее.

– Здравствуй, Коля, – она улыбнулась мне своими летними веснушками, и ее лицо вновь стало живым и настоящим.

– Привет… а куда это вы едете? – выпалил я уже минут десять мучивший меня вопрос.

– Ты не читал объявления? Они два дня по городу расклеены. Всем евреям приказано зарегистрироваться в местных полицейских участках. Для распределения на работы. Некоторых в Германию везут. Уже машин десять на вокзал отправили.

– На вокзал? А ты? Ты тоже уедешь?

– Не знаю. Мы еще не прошли регистрацию. Но надеюсь, что нет, – Маша наклонилась к моему уху и, прикрыв ладошкой рот, тихонько добавила, – я заметила, на вокзал отправляют только тех, кто прошел регистрацию у второго столика. Служащих с семьями и иждивенцев. А рабочим велели собираться у старой тюрьмы. На Чудновской улице.

– Так, так, так, молодые люди. Простите, что невольно подслушал ваш разговор, и хоть я, конечно же, сделал это не нарочно, но тем не менее, хочу отдать должное вашей, Машенька, наблюдательности. Вы, также, как и я, довольно ловко подметили, что на вокзал отправляют только представителей интеллигенции.

Обернувшись, мы увидели нашего учителя истории и большого любителя шахмат Максимилиана Соломоновича. Он хитро подмигнул, будто демонстрируя, что все происходящее его ужасно забавляет, затем слегка приподнял шляпу, раскланялся по-старомодному и, заложив руки за спину, продолжил свой неспешный променад. Судя по его беззаботному виду, «променад» было самое подходящее слово.

– Машенька, очередь подходит. Простите, юноша. Нам нужно идти, – отец взял ее за руку, мать прощально улыбнулась, и они направились к столику регистрации с табличкой «Раб».

Миллионы мыслей взорвались в моей голове:

«В Германию! Они уезжают в Германию! Навсегда! И я больше никогда ее не увижу. А может все-таки оставят? Подождать и узнать? Обязательно важно подождать и узнать! А вдруг повезут? Проводить? Забраться тайком в машину, прибыть на вокзал и там проводить их на поезд? В последний раз помахать на прощание? А может даже… поцеловать? В щечку. Вдруг согласится? Ведь мы же расстаемся навсегда! Да! Я поступлю именно так! Но… ах, черт! Горчичники! Нужно отнести эти проклятые горчичники!».