– Тю… а евреи тут причем?

– Ну… у немцев евреи всегда причем. Сами знаете, – покачал головой Юрко.

– Тогда давайте ко мне зайдем, – предложил Генка, – тут от Милицейского переулка до моего дома пять минут пешими. И капуста у нас есть. Бабушка Доминику Венцеславовну холодными листьями обложит, и те весь жар из нее вытянут.

– И то дело, – согласился Степан, поднимая пани Ковальскую на руки, – пусть баба Галя ее осмотрит.

Узнав, где Степан и Казик с матерью провели ночь, баба Галя заволновалась, велела обождать и в дом пока не входить. Убежав на кухню, она вскоре вернулась и, вручив нам огромную выварку для кипячения белья, властно приказала:

– Доминику я раздену сама, а вы – марш во двор! Костер разведите. И всю одежду с себя – долой! Ее хорошенько выварить надо. Нам только вшей из гестаповских подвалов не хватало!

Сырые после двухдневного дождя дрова никак не хотели разжигаться, и Степану пришлось бежать назад в полицейский участок, откуда он приволок доверху наполненный углем деревянный посылочный ящик и пачку газет «Украинское слово».

С газетами дело пошло быстрее, и уже через час Степан, босой и в одном исподнем, длинной палкой усердно перемешивал одежду в кипящей на огне большущей балье.

– Баба Галя права, – рассуждал он, – туда же кучу народу натолкали. Пленные для допроса; беженцы без документов; уголовники всякие. Вшей подхватить в два счета можно. Эх, не надо было Доминике шинель того солдата надевать. Сколько он в ней по лесам шастал? Месяц? Два? И не стирался, небось. Вдруг шинелька заразная?

– Да брось ты каркать, Степан! Точно болезнь накличешь, – оборвал его Казик, сидевший на скамейке в одних трусах и сапогах, скрестив руки на груди и поёживаясь от холода, – простудилась мать. Вот и всех делов.

– А что же ты пани Ковальской пиджак свой не дал? – язвительно спросил я Степана.

– Так меня отдельно держали! – обиженно возмутился он, – неужели ты думаешь, я бы для Доминики пиджак пожалел!

– А с чего вас вообще в гестапо забрали?

– А вот это, Коля, отдельный и очень важный вопрос, – оглянувшись по сторонам, ответил Степан, – и тебя он тоже касается. Причем напрямую. Да и друзей твоих тоже. Ты им, наверное, про ряженного немца уже все начисто выболтал? Так?

– Ну, рассказал. … Правду рассказал.

– А вот не надо было, – неодобрительно покачал головой Степан и, щелкнув языком, обеспокоенно добавил, – правда эта никому не нужна! Ни немцам, ни украинской администрации! А простым людям и подавно знать ее не надобно. Головой поплатиться можно. И это мне в гестапо сегодня утром весьма убедительно пояснили. После бессонной ночи в одиночной камере, да под крики людей из «пыточной». А Казика с матерью в завшивленный подвал бросили. Это, чтоб я сговорчивее был.

– Подожди… а как немцы о тебе узнали? – удивился я.

– Сам виноват. Так же, как и ты, правду искать пошел. На следующий день после убийства я к нашему руководству явился и все им выложил. Так, мол, и так. Надо бы солдата, который нападавшего застрелил, допросить, как следует. Неспроста он там был. Это хорошо, ума хватило промолчать, что мне доподлинно известно, – никакой он не солдат! Иначе пришлось бы объяснять, откуда я это знаю. А тебя впутывать не хотелось. Думаю, немца допросят, – может, он сам всё и расскажет. Меня похвалили, поблагодарили за бдительность, а на следующий день тепленьким прямо из постели вытащили. Заодно и Казика с матерью…

– Хорошее у вас руководство, дядя Степан, – язвительно заметил я, – своих в гестапо сдает.

– Да какое теперь руководство, – махнул рукой Степан, – Сциборского больше нет, и теперь все за его место собачатся. Без немцев шагу ступить боятся, – всё в рот им глядят. Такие вот интеграция и коллаборацьён.