Была еще и третья часть программы: поход к подруге на день рождения. Та родилась тридцать первого декабря, а отмечала традиционно первого января. На день рождения обязательно устраивали детский концерт, со стихами и песнями под аккомпанемент бабушки именинницы, а также конкурсы, и катание на санках, и жжение бенгальских огней во дворе. А потом возвращались на домашние пельмени – вкусные безумно – и предоставлялся выбор, с чем же их кушать: со сметаной, майонезом или уксусом, – и было трудно выбрать, так как все варианты были – объедение. У Саши дома не лепили пельменей. Ее бабуля готовила замечательно, но специализировалась по блюдам-деликатесам, очень замысловатым, о чем свидетельствовали их иностранные названия среднего рода.

А потом, конечно, продолжались школьные каникулы, с походами на детские праздники, где выдавали подарки с мандаринками и шоколадными конфетами, с вечерними прогулками на площадь, где украшали могучую елку, устанавливали эстраду для представлений и ледяные сказочные фигуры, которые одновременно являлись и горками. В этом году, кстати, Кира водила Сашу смотреть на их ваяние и роспись: ее родители таким образом «забашляли», как она пояснила…

Словом, радости Сашиной не было предела, когда, предвкушая череду праздников, прекрасным зимним утром – еще совершенно черным, но уже очевидно прекрасным – она вскочила, будто и не спала вовсе, едва только дед дотронулся до ее плеча. Саша принялась натягивать приготовленные с вечера вещи, все бесконечные колготки, рейтузы, кофты, и наконец, нахлобучив на голову шапку, прыснула по короткой лесенке во двор. Фигура деда уже возвышалась на фоне темного неба, он взял Сашу за руку, и они пошли по утоптанной среди сугробов дорожке. Было в этом походе нечто приключенческое, авантюрное, и Саша почувствовала, как накрывает ее с головой волна счастья – ожидание чуда, волшебное уже само по себе.

Дед шагал по скрипучему снегу уверенной солдатской походкой. К шестидесяти, совершенно лысый, но без единой морщины, рослый для своего поколения, могучего телосложения, для Саши он был дед, деда Ноня, – а на самом-то деле красивый мужик в расцвете сил, в свое время просто неотразимый, судя по послевоенным фотографиям. Он никогда не болел, даже не простужался, и вдруг пришел с одной из своих обязательных медицинских проверок с диагнозом: сахарный диабет. Все очень расстроились, но выяснилось, что диабет мягкий – «первой степени», говорил дед, – и даже лекарств не требует, достаточно диеты. Зато благодаря этому первостепенному заболеванию дед стал получать специальные талоны на продукты, недоступные здоровому населению, например гречку. Возможно, диагноз ради этого и был поставлен неким знакомым эскулапом из военного госпиталя – за ответные услуги или просто по дружбе.

Связи Наума Леонидовича были бесконечны, они оплетали город замысловатой сетью взаимных услуг и обменов натуральным продуктом. Целая армия рукастых работяг в любой момент готова была прийти на помощь за бутылку водки или банку тушенки. Впрочем, нищих учительниц, коллег жены, и солдатиков-сверхсрочников он опекал без всякой для себя выгоды.

Сашины дед и бабуля были одесситами, и, когда дед окончил службу, он хотел вернуться на родину, откуда шестнадцатилетним мальчишкой эвакуировался со своей артиллерийской школой в Ташкент и где погибли его родители, брат и сестра. Однако шли годы, повседневная жизнь предлагала разнообразные испытания, серьезные и не очень, но в равной степени требующие внимания, и переезд все откладывался по причине более насущных дел, пока семья окончательно не осела в провинциальном среднерусском городке. Лишь изредка Саша слышала дедово «вот в Одессе» – следом шла какая-нибудь, как дед говорил, «майса», по содержанию которой невозможно было понять, пересказывает ли он Бабеля или вспоминает нечто, случившееся с ним самим; бабуля в ответ глубоко вздыхала: «Одесса уже давно не та», – и опять было не ясно, сожалеет ли она об ушедшем городе детства, или удовлетворенно ратифицирует факт своего туда невозвращения.