«Люди как реки: вода во всех одинаковая и везде одна и та же, но каждая река бывает то узкая, то быстрая, то широкая, то тихая, то чистая, то холодная, то мутная, то тёплая. Каждый человек носит в себе зачатки всех свойств людских и иногда проявляет одни, иногда другие…» [XXXII. С. 194],
– писал Л.Н. Толстой в романе «Воскресение».
Сам он, его взгляды и художественный мир произведений менялись со временем столь же сильно. В письме к А.А. Толстой от 17 октября 1863 г. Толстой отметил:
«Доказывает это слабость характера или силу – я иногда думаю и то и другое, – но я должен признаться, что взгляд мой на жизнь, на народ и на общество теперь совсем другой, чем тот, к[отор]ый у меня был последний раз, как мы с вами виделись» [LXI. C. 23], «мне трудно понять себя таким, каким я был год тому назад» [LXI. С. 24].
Лев Толстой в возрасте 21 года. 1849 г. Санкт-Петербург
Отметим, что, согласно дневниковым записям, молодой Лев Николаевич хотел «быть сколь можно холоднее и никакого впечатления не выказывать» [XLVI. С. 40]. В концептосфере образа Долохова концепт холода – один из ключевых (глаза-взгляды: «холодные», манера речи, даже корень фамилии – инверсия слова «холод»: «Долохов» – >*«Холодов»). «Ни малейшей неприятности или колкости не пропускать никому, не отплативши вдвое» – писал далее в дневнике Толстой [XLVI. С. 41]; «Где её взять – любви и самопожертвования, когда нет в душе ничего, кроме себялюбия и гордости? Как ни подделывайся под самоотвержение, вся та же холодность и расчёт на дне» [LX. С. 112]. Легко вспоминается бескомпромиссность Долохова, его (вызванная ревностью) месть Николаю Ростову под видом карточного выигрыша. Деятельная, активная ревность вообще была для Толстого крайне значимым мотивом: общеизвестно, что трагедии «Анны Карениной» и «Крейцеровой сонаты» связаны именно с чувством ревности, очень значимо оно и в сюжете ранней повести «Семейное счастье».
Писатель не раз отмечал «толстовскую дикость» как особенную семейную черту, ярче всего проявившуюся в легендарном Толстом-Американце (главном прототипе Долохова), но свойственную в разной степени всем представителям этой фамилии. «Дикость» в образе Долохова проявляется очень ярко и в военных эпизодах, и в эпизодах мирных (которые он «взрывает» своим присутствием).
Важным связующим звеном между Толстым и созданным им образом Долохова служит карточная игра (в юности писатель был одержим ею, даже как-то проиграл в карты яснополянский дом – Долохов, впрочем, постоянно выигрывает). Л.Н. Толстой недаром смолоду составлял длинные списки правил поведения в жизни, чтобы усмирить в себе эту «семейную дикость», поставить её сначала в рамки важного для него в юности понятия «комильфо», а потом в другие, более серьёзные нравственные рамки-ограничения72. Л.Н. Толстой, говоря словами Ю.М. Лот-мана, «сотворил»73 свою биографию, вытеснив из неё всё нежелательное, но вытесняя в текст – в том числе в образ Долохова.
Если обратить внимание на соотнесённость записей в дневниках писателя о Долохове и об охоте (и упоминание героя о своём «костромском медвежатнике»), то можно добавить ещё одну важную параллель. В ранних редакциях романа «Война и мир» дискурс охоты внедряется именно в описания Долохова:
«Долохову вдруг показалось так легко иметь дело, вместо этой грозной, таинственной массы, с румяным офицером и его солдатом, так охватило его это охотничье чувство, которое говорит так сильно о том, как бы убить зверя, что заглушает всякое чувство опасности, что он не испытывал другого волнения, кроме радости. <…> Зверь его был румяный офицер» [XIII. С. 401].