Дети, привыкшие к причудам отца, не стали вмешиваться. Даже Павел махнул рукой: «Пущай живут, раз друг без дружки не могут…» Сергей только сильно на отца обиделся за свою крёстную, но и он со временем тоже смирился. Наведываться постепенно стали они в деревню, по дому помогать: отец всё же.

При гостях новоявленная хозяйка старалась быть незаметной, больше во дворе и огороде возилась, предоставляя им самим распоряжаться в родном доме. Зато, проводив гостей, на их отце отыгрывалась, обвиняя его в наплевательском отношении к ней, к постоялке ровно, которую можно запросто в неприглядном свете перед своими детьми выставить…

В недоумении пожимал он плечами, не принимая и не понимая её нападок, тем самым ещё пуще распаляя её, и чтобы скорее прекратить истерику, просил прощения, не зная за что, обещая впредь быть внимательнее к ней. Во всём он старался ей угождать. За короткое время новую деревянную баньку срубил, начинающие обваливаться стены погреба зацементировал, творило заменил, огород расширил, вётлы выкорчевав, сажал и поливал овощи, чего раньше никогда не делал, чем вывел из себя Павла.

– Смотри-ка, чисто молодой петух забегал, – возмущался тот по пьяной лавочке. – При матери в огород не заглядывал, книжки толстые лишь почитывал. Для новой же бабы на всё готов. Для её детей на водку втридорога раскошеливается, а родным внучатам копеечных конфет не купит. Эх, батя ты, батя…

По хмельному сказано было, но справедливо. Устыдился отец, со следующей пенсии с бутылкой водки и кульком недорогих конфет через дорогу перешёл. С тех пор правилом для него стало появляться у сына с гостинцами, и не только с пенсии. Само собою, новоявленных деток ущемил.

Прознала о том его нерасписанная половина, очередную взбучку устроила, но не уступил он ей на сей раз.

– Не вбивай клинья… Не потерплю! – твёрдо сказал он.

Поразмыслила она, набросила верёвочную петлю на рога коровы и увела её с ярцевского двора к себе. Следом все свои тряпки забрала, не забыв и чужое, приличное, прихватить.

– Выписывай ташкентскую бабку и командуй ею, – злобно бросила она ему на прощание. – А с меня довольно!

Перебралась в свою избу никудышную. Задерживаться ей в более обустроенной смысла не было. Он не собирался расторгать брак, без чего, естественно, не могла она рассчитывать на дом после смерти хозяина.

«Недолго, поди, протянет, слабеть стал», – думала она, радуясь тому, что кое в чём преуспела. За несколько лет совместной жизни большую часть его пенсии и деньги, вырученные от продажи молочных излишков, смогла на свою сберкнижку положить…

– Да, крепко обчистила она отца, – вспоминал о ней Виктор, оглядывая избу. – Даже шторы с окон забрала. Придётся размеры снять и новые привезти.

Он выложил на стол привезённые гостинцы, сказал:

– Повремени, батя, с пельменями. Маришкины телеграмму дали. Быстренько схожу к ним, про тёщу узнаю…

После жарко натопленной избы лёгкий морозец приятно охладил Виктора. Безлюдной после утренних извечных деревенских хлопот улицей он зашагал к Яковлевскому мосту, который знал ещё ветхим. Тяжёлый нефтяницкий тягач его проломил. Помнится ему, двумя гусеничными тракторами еле-еле вытащили эту громоздкую машину, окончательно порушив прогнивший бревенчатый настил. Поневоле пришлось новый мост ставить. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Сколько лет ещё скрипел бы этот ставший опасным мост, пугая шоферов?

Виктор, как сегодня это было, видит мужиков, ударной «бабой» – толстенной деревянной болванкой с рукоятками – забивающих похожие на огромные карандаши дубовые сваи, предварительно ошкуренные и заострённые. Другие, более мастеровитые, готовят перекрытие, на которое дощатый настил положат. Из-под топоров так и отлетают во все стороны щепки. Их споро расхватывает ребятня для растопки кизяков. Всем достаётся понемногу. Зазевался лишь Федька Ильичёв, живущий в низенькой избе, притулившейся к первому от моста добротному дому зажиточных Яковлевых.