– А почему бы и не поехать. Больница славится глазным отделением, и рядышком она с нами. У меня или у Тоньки остановишься, как пожелаешь. Бери направление, вместе и поедем.

– А ты надолго в деревню?

– Точно не знаю. По телеграмме я приехал. Что с тёщей?

– Разве случилось что? Не слыхал. Проездил вчера, наломался в дороге, с вечера спать завалился. Намедни же виделись с нею в магазине, хлеб покупали. Перебросились словами. Ни на что не жаловалась она… Да ты раздевайся, сынок. Сейчас пельмени сварю и позавтракаем. Правда, они больше на пироги похожи, зато возни с ними меньше. Пяток штук слепил и сыт, на чаёк лишь нажимай… Жаль, новый генеральный секретарь с водочкой прижал, а то и стопочку пропустить можно бы. Не привёз случаем?

– Привёз, батя, – сказал Виктор, погрустнел. Жалко стало отца. Ненормально это при нормальных детях одному на старости жить. Хотя он сам того пожелал…

…Рано выпорхнувшие из родительского тесного гнезда, врассыпную разлетелись по стране две дочери и четверо сыновей. После смерти матери, только-только успевшей младшенькую самую на крыло поднять, они звали отца к себе на постоянное жительство.

Отказался отец:

– Не поеду пока. Не хочу дом выхолаживать. Ещё сам ничего, чтобы вас стеснять. Да и Паша рядышком через дорогу, в случае чего…

Павел, предпоследний из братьев, помотавшись по белому свету, лучше своей неброской степной сторонки не нашёл, окончательно к деревне прибился. Женился, построился, детьми обзавёлся.

Недолго вдовствовал отец, новую хозяйку, лет на пятнадцать моложе себя, в дом привёл.

«Знать, давненько у них любовь была. Не понапрасну при живой матери ещё местные сплетницы о том языками чесали», – обиделся тогда Виктор, не сумевший убедить отца повременить с этим делом до годовых помин матери. Оттого нестерпимо чужим ему стал дом, в котором родился и вырос, в который всегда стремился, особенно в трудные дни свои.

Болезненно восприняли неожиданную женитьбу отца и остальные дети, приезжать перестали, скупыми письмами ограничиваясь, больше поздравительными телеграммами и открытками. Один Паша по пьяни не выдерживал, заявлялся к отцу откровенно за всех высказаться.

Дошло ли до родителя или на то была иная причина, но разошёлся он с новой женой и на зиму в Ташкент к Сергею поехал погреться. Приветливо его там встретили, отдельную комнату выделили, остаться уговорили. Непривычный к праздной жизни, маяться он начал от безделья, и Сергей, вняв отцовской просьбе, устроил его вахтёром на проходную завода, где сам работал. Потом, чтобы не скучал, с братьями и сёстрами созвонившись-посоветовавшись, женил его на своей крёстной, отцовской ровеснице, тоже ромашкинской, давно и вынужденно съехавшей оттуда в Ташкент, теперь одиноко коротающей дни свои остатние в приземистом домике в глубине фруктового сада, с двух сторон омываемого арыками.

Неплохо жилось отцу. Есть кому присмотреть за ним, сын рядом, квартирант шофёр-автобусник приветливый подобрался, свежим и холодным пивом в сорокоградусную жару его угощал каждодневно. Чего же ещё? Но и года не прошло, как потянуло его домой. Родимые корни дали о себе знать. Не вырвать, видно, не выкорчевать их, полных возвратной силы. Собрался он быстренько, не расторгнув брака, уехал. Вышло так, что просто-напросто сбежал он от женщины, согласной продать всё нажитое и за ним отправиться в Ромашкино, хотя по родственной линии у неё там никого в живых не осталось. О том и написала ему. Но не захотел он, отказал ответным письмом, потому что вновь с прежней, более молодой, сошёлся. Правда, на сей раз без сельсоветского документа, поскольку, к великому огорчению деревенской, городская характер проявила: оскорблённая поступком сбежавшего мужа, наотрез в разводе отказала ему.