– Вы еще бдите?

– Так же, как и вы, Игорь Евгеньевич. Не каждый день правительственная комиссия наезжает. У всех должна голова болеть…

– Вы уж простите, Виктор Иванович, но я вам еще головной боли добавлю чуток. Мне нужно ввести одного человека в основной экипаж, не из наших… Вы не сможете побыстрее провести его по своим каналам?

– Надеюсь, он не американский шпион?

– Надеюсь, – не остался в долгу Минк. – Тут сложность вот в чем: через неделю он должен на комиссии представлять мою машину. Так что я очень прошу вас сделать все необходимое пооперативнее.

Динамик долго молчал. Потом принадлежащий Виктору Ивановичу голос заметил снисходительно:

– Разыгрываете, Игорь Евгеньевич. Его даже на аэродром никто не пропустит…

– Да нет, розыгрышем здесь не пахнет. Просто он отличный пилот. Я его уже вызвал.

– Игорь Евгеньевич, я вас умоляю… Давайте хоть на сей раз без экспериментов. Кто он такой – господь бог? Есть же два дублера, есть в конце концов целая эскадрилья проверенных подготовленных ребят…

Серьезное должностное лицо явно наслаждалось своей невидимой, но прочной властью над этакой важной птицей. Хотя Виктор Иванович не демонстрировал ее, а даже наоборот – преподносил зависимым, подчиненным тоном. Но Минка это не раздражало – нужно уважать чужое удовольствие. К тому же как истинно интеллигентный человек он привык относиться терпимо к людским слабостям.

– Виктор Иваныч, уважьте стариковский каприз. Раз в шестьдесят лет могу я себе позволить? Для меня этот парень как талисман, что ли…

– Как не уважить, товарищ Минк, вы царь и бог… Вам все позволено! – нагло льстило должностное лицо, отлично знавшее, кому и сколько позволено. – Это я, бессловесный исполнитель, могу только по инструкции. Вверх-вниз, как муха на булавке, – мялся Виктор Иванович, не зная, как подать свое согласие.

– Ну вот и хорошо. Чувствую, что убедил вас, – помог ему Минк, чтобы закончить наскучивший уже разговор. Он, конечно, ни секунды не сомневался, что все будет так, как нужно ему.

В доме было темно. Эдгар вынул из знакомой щели ключ, отпер дверь. Тихо вошел, зажег свет. В спокойном уюте обжитого дома мигом спа́ла его нервная торопливость… Так и не пришлось ему побыть под родительской крышей.

Собраться – минутное дело. Фуражка на вешалке, чемоданчик так и валяется нераспакованным. Но Эдгар медлил, прислушивался, перебирая в уме все события сегодняшнего дня. Потоптавшись, он все же чуть приоткрыл дверь в родительскую спальню. И увидел аккуратно застеленную постель, к которой никто не прикасался. Эдгар поставил чемоданчик на пол, взглянул на часы – половина второго. Прошел в гостиную, включил люстру.

– Отец! – позвал он робко, как ребенок в лесу, который еще не понимает, что заблудился.

На диване валялся китель. Тот самый, в котором был отец, когда они встретились днем.

– Отец! – позвал он еще раз, но ему никто не ответил.

Машинально Эдгар взял в руки китель, накинул на спинку стула. Расправляя, будто слегка приобнял отца за пустые плечи. Еще раз взглянул на часы. Пора! И заметался, чувствуя, но не зная, что именно должен он сделать напоследок. Схватил клочок бумаги, начал писать: «Отец, не знаю…» Скомкал листок, швырнул его в вазу богемского стекла. Что-то вспомнив, бросился в ванную. На полке лежала плоская бритва. Он торопливо запихал ее в карман. Из огромного зеркала на него снова смотрело собственное отражение. Оно было уже не таким самодовольным и высокомерным, как утром. И, глядя на эту знакомую физиономию, Эдгар вдруг понял, что нужно сделать. Порывшись в коробках, нашел черный карандаш, который показался подходящим. Кроша мягкий грифель, он начал писать по-мальчишески размашисто, через все зеркало: «Отец, не обижайся…»