Стрелец с досадой махнул рукой и потянулся кружкой к ведру с медом. В этот момент дверь распахнулась, и в зал из сеней ввалились два крепких мужика в красных кафтанах и заломленных к затылку шапках. У каждого из них на груди с обеих сторон были вышиты черными нитками две крупные буквы: «З» и «Я».

Это были земские ярыжки – низший чин Земского приказа. Они надзирали за порядком и пожарной безопасностью в городе. Но больше всего они любили собирать мзду с рыночных торговцев и волочить на расправу подозрительных, на их взгляд, людей, которые не совершали никаких преступлений.

– Ну вот, опять земские ярыжки кого-то схватили, – обернувшись на дверь, сказал широкомордый стрелец. – Ух стервецы! Управы на них нет. Хватают народ на улице почем зря и волокут на съезжую… Слишком много воли им дали наши бояре…

Стражи порядка в этот момент втолкнули в питейный зал тщедушного, в мокрой и порванной исподней рубахе, со связанными сзади руками мужика. Петр отклонился вбок и посмотрел на вошедших через плечо товарища.

– Готфрид, обернись, посмотри! – воскликнул он. – Это же Офонасий, помяс.

– Он! – подтвердил тот. – За что же его скрутили?

Мужик висел на мощных руках стражников, словно сломанная сухая ветка, и беспокойно мотал головой, как будто хотел чихнуть или сблевать.

– Эй, православные, – громогласно крикнул один из ярыжек. – Чья пегая кобыла привязана у ворот постоялого двора?

– Не та ли, что с белым пятном на глазу? – встрепенулся посадский, сидевший у печки.

– Та самая!

– Это моя лошадь, а что с ней случилось? – спросил он и стал спешно надевать свои еще не совсем просохшие пожитки.

– Вора поймали около твоей лошади, – ярыжка кивнул на все еще мотавшего головой мужика. – Похоже, хотел увести. Когда мы подошли, он держался за повод, видать, уже отвязывал. Да вот у нас и свидетель есть. А ну, подь сюда, – позвал он стоявшего в сенях крестьянина. Крестьянин испуганно посмотрел на стражника и нетвердой походкой вошел в зал. – Скажи, что ты видал, каким воровством у ворот занимался арестованный?

Мужик исподлобья глянул на скуластое, заросшее курчавой бородой лицо стражника и черные буквы на его красном кафтане, и у него от страха подогнулись ноги. Упав на колени, он судорожно содрал с головы изъеденную молью баранью шапку и, прижимая ее к груди, заикаясь проговорил:

– Г-г-господине, я видал токмо, как у него на реке л-л-лошадка утопла и как он выходил из питейной избы до ветру.

– Ты же сказывал, что он держался за повод.

– Д-держался, кормилец, держался, – неуверенно произнес крестьянин, – но, кажись, токмо для того, чтобы не упасть в отхожее место, уж больно сильно его выворачивало.

– Раз держался за повод чужой лошади, значит, хотел ее украсть, – отрезал скуластый, видимо начальник. – Мы отведем его в приказную избу, пусть дьяк учинит ему розыск. А ты, мужик, – ярыжка кивком указал на крестьянина, – и ты, хозяин лошади, пойдете с нами.

– Помилуй, господине! – возопил посадский. – Да пошто ж я должен идтить к дьяку, когда моя лошадка на месте.

– На месте она потому, что мы вовремя поймали татя, – сказал начальный страж, придерживая одной рукой мужика, а другой беря под локоть посадского.

– Да ежели я с вами пойду, должен буду платить. А у меня одни дыры в мошне да вот эта старая кобыла с дровнями.

– Дьяк на съезжей избе объявит тебе, сколько ты должен за услужение, – сказал ярыга и добавил: – Никита, бери свидетеля, и пошли на съезжую.

Стражи закона забрали посадского, вытолкали обоих мужиков в дверь и вышли вслед за ними.

– За что они мужика-то загребли? – как бы ни к кому не обращаясь, проговорил Петр. – Он же едва стоял. Как он мог в таком состоянии выпрячь лошадь и увести ее? Здесь что-то не так.