– Сможешь ли ты когда-нибудь простить меня?

Опять этот голос! Да он преследует меня!

Мучительно закрываю глаза и медленно поворачиваюсь.

– За что я должна простить вас, доктор Гранин? – спрашиваю угрожающе тихо.

– Я прошу тебя, Элли… – его голос звучит умоляюще.

Смотрю на него. Пристально, изучающе. Не знаю, связано ли это только с трудностями последних часов или со сложной ситуацией в целом, но главврач выглядит усталым и измученным. У него под глазами тёмные круги, и на мгновение меня переполняет удовлетворение.

Он выглядит так, как я чувствовала себя дома в течение двух лет.

– Нет, не называйте меня Элли, – отрицательно качаю головой и говорю сквозь плотно поджатые губы. – Что именно вы имеете в виду под «простить вас»? Вы хотите, чтобы я простила вас за то, что вы ушли из дома, чтобы учиться где-нибудь в Америке, ничего не сказав? Что вы оставили меня стоять на балу? Что все приняли меня за вашу преследовательницу? Что последние два года в старшей школе меня избегали, как прокажённую? Что моя жизнь превратилась в ад, через который мне приходилось проходить каждый Божий день? Что все считали меня сумасшедшей и не верили ни единому моему слову? Что все думали, будто такой прилично воспитанный мальчик, как Никита Гранин, никогда бы со мной не связался? Пожалуйста, скажите мне, доктор Гранин. Так за что конкретно я должна вас простить? – смотрю на него с вызовом.

Всё это вертелось у меня на языке уже несколько недель. Теперь вырвалось огненным потоком. Как вулкан взорвался.

10. Глава 10

Гранин смотрит на меня широко раскрытыми глазами. Первые несколько секунд даже не знает, что ответить.

– Моя… мама всегда говорила, что с тобой всё в порядке, – наконец произносит он неуверенным тоном. – Что у тебя хорошая жизнь, интересная работа, карьера, и что ты… счастлива в личной жизни.

– Твоя мама? – ядовито спрашиваю и смотрю на него, сузив глаза. – А известно ли вам, уважаемый доктор Гранин, что ваша мать ненавидит меня? Она искренне ненавидит меня с того момента, как застала нас врасплох, когда мы целовались в твоей комнате. В её представлении я всегда была тупой деревенской девкой, которая привязалась к её благородному, подающему большие надежды сыну, – говоря это, замечаю, как капелька слюны слетает с моей губы и попадает на щёку Гранину. Он машинально стирает её с кожи. – Мне было 17 лет, Никита, понимаешь? 17!

– Мне бесконечно жаль, – его голос звучит уязвимо и искренне, и я пристально смотрю на него.

Шок от того, что я только что открыла ему, написан на его лице.

– Я любила тебя. Безумно любила, больше всех на свете. Больше самой жизни, а ты… – я прерываюсь и презрительно смеюсь. – У тебя не хватило смелости поддержать меня. Ты ускользнул и выставил меня на посмешище.

– Прости. Я не хотел поступать так с тобой, – робко произносит говорит Гранин и делает шаг ко мне.

– Уходи, Никита, – мой голос звучит угрожающе и пренебрежительно, это не ускользает от его внимания, и он снова делает шаг назад.

– Ты права, я был труслив… – возражает он, и я качаю головой.

– Слишком поздно в этом признаваться. Очень много времени прошло. 13 лет, – с горечью говорю я.

– Мой папа тогда угрожал лишить меня наследства, и я подчинился ему, – признается Гранин.

– Твоё наследство было таким же важным, как и я? – насмешливо приподнимаю бровь.

– Мне тоже было всего 19, и я не знал, что у меня на уме, – продолжает он свою исповедь.

– Всё это ничего не меняет, – говорю и хочу пройти мимо него.

Никита хватает меня за запястье, крепко держит и долго смотрит в глаза.

– Пожалуйста, Элли. По крайней мере, постарайся не относиться ко мне так враждебно. Я очень ценю твою работу в качестве врача, и я очень много трудился, чтобы получить эту должность, – настойчиво просит он.