А я ни в какую, только хмыкал и отрицательно мотал головой. Аккуратно подкатывал камни, вокруг углей и начал жарить мясо. Аромат такой воцарился вокруг, что девки притихли, а из леса вышли настоящие волки.

– Они на людей не нападают, – сказал я, когда горе-журналисты меня облепили при живой беременной жене. Я даже глянул, как там Яся, ревнует?

Спала.

– Там был крупнее зверь, – говорила одна.

– Да. Это точно не оборотни, – подтвердила, вторая, уже специалист по оборотным существам.

– Сейчас шашлык поедим и пойдём домой, – пообещал я.

– «Геннадий Гурьянович. Если зону не закрыть, выпускать из неё никого нельзя», – прозвучал в моей голове голос зверя Догоды.

И он прав.

Нельзя оставлять таких свидетелей…

Людей оборотни не убивают. Запрещено.

Нарушение закона, во благо сохранение закона?

Обожаю прикрывать свои кровавые поступки допустимостью отступлений от законов.

Я ослепительно улыбнулся, как умеют очаровательные оборотни, посмотрел на волчью сыть. Крутил шампуры над жаркими углями, что шипели, когда на них падал жир, и левой рукой, не выдержал, взял рукоять ножа.

Ничего не поделаешь, когда думаю, переживаю, всегда кручу нож в руке.

Вместо того, чтобы откровенно меня испугаться, девицы зависли восхищённо меня рассматривая.

Нет, не феминистки, ошибся. Секса хотят, защиты и любви.

Жалко дур. Глаза их, как камушки в чистом ручье, такие красивые, переливались при скупом свете пасмурного утра. А у толстой там такая грудь под свитером, что  любопытно было бы взглянуть. Как у Зойки-медведицы. Однажды видал такую грудастую.

 Живые они, нормальные человеческие самки… Любопытные слишком.

Гвозди торчащие, первые получающие молотком по шляпкам.

– «Геннадий Гурьянович, мы не можем в живых оставить. В человеческом мире имеют статус, панику наведут. Это место сразу искать начнут».

Да понятно. Прирежу, трупы в болото со всеми их телефонами и селфи на фоне полного оборота.

Стало мне уныло. Да так, что глаза свои опустил и не думал смотреть больше на мою сыть.

И вдруг отпустили терзания. Неожиданно вздохнул полной грудь и, улыбнувшись, взял первый поджаристый шашлык в руки. Подошёл к своей девочке, которая пыталась выбраться с нашего лежбища, путаясь в одеяле и моей куртке.

– Ты беспокоишься, – Яся подняла на меня свои тёплые карие глаза. – Я даже спать не могу.

Надо же, я успел соскучиться, пока она спала. Так быстро, уже часть меня. И не могу без неё. На хрен не пойду больше без неё никуда. Только вместе, только рядом. Чтобы близость успокаивала, а не колдовство, чтобы спокойно слышать, как бьётся её сердечко, как мирно она дышит.

Вот в чём моё спокойствие.

– Решу вопрос, – пообещал я своей девочке, своей маленькой волчице. – Кушай, моя сладкая, – я предложил Ясе первый готовый    шашлык.

– Спасибо, родной. И не беспокойся, я попробую, по трактату Пассарион Андреевича закрыть все дыры. – Яся посмотрела на наших гостей и помахала им ручкой, – Здравствуйте. Яся, жена Геннадия Гурьяновича.

– Это она меня так называет, – пояснил я с гордостью.

Девушки натянули улыбки и принялись представляться. 

Яся жевала мясо, глядела ввысь, запрокинув голову. Вид у неё был деловой.

Она уже устоялась в своей внешности, осталась такой, какой мне нравилась более всего. Кареглазая, темноволосая с белоснежной кожей.

– На пиксели разбиваешь? – усмехнулся я, перебив одну из женщин, что трещала про свою работу.

– Да, – кивнула без улыбки Ясения. – Разбить всегда легко, по кусочкам собрать будет проблемой. И, конечно, останутся отпечатки.

– Говоришь, как о вазе фарфоровой.

– Нет, пространство не такое, оно смажет любое движение. Себя тяжело по кускам собирать. Вот разобьёшь себя ради других, а потом собраться не сможешь.