И этот день в чреде мгновенно кончающихся, состоящих только из подъема и отбоя дней не отличим, не выделен, не помечен ничем особенным. Разве лишь тем, что именно этот день по чьей-то прихоти стал днем моего рожденья…

Я проснулся. Я чувствую это по тому, что болит рука, в горле першит, а голова налита свинцовой тяжестью. Теперь главное, не заглядывая в зеркало, промчаться на кухню и растереться полотенцем, размять мышцы, привести в порядок лицо. Потом можно будет и в зеркало заглядывать, прыгать возле него, поднимать гантели и даже строить рожи, дразня себя, противное отражение.

Выходя на улицу, закутывая больное горло шарфом, вдруг вспоминаю: день рождения. У меня. Сегодня. Не ошибаюсь ли? Заглядываю в календарик. Четверг, 17-е. Он самый. День моего рождения.

Я помню, помню до последней (точнее бы – первой) минуты каждый свой день рождения. Я могу пробежаться от моего нынешнего состояния тридцатилетия по ступенькам возраста вниз и безошибочно вспомнить каждое семнадцатое число одиннадцатого месяца. Каждое, повторюсь. Кроме – дня самого рождения. Когда черная мокрая головка, разрывая плоть, пробилась к свету, а увидев его, жалобно запищала от страха, боли и нежелания покидать теплый, такой уютный материнский живот.

Год за годом. 30, 29, 28, 27… Прошлое. Лет 19. Тишина. Целый день. Я один. На столе – торт. Стынет чай. За окном – ни звука. Уже – отчаяние. Но – веселый топот. Звонок. Улыбки, подарки. И мое счастливое растерянное лицо, готовое расплакаться.

Позапрошлое. Лет 18. Я встречаю свою девушку и пытаюсь пригласить ее в кафе. Она отказывается, потому что стесняется меня. Она старше на три года. Ей нужен солидный человек. Я – временно, пока не подвернется нужная кандидатура. Самое глупое и обидное – я все понимаю. Делаем вид, что никакого дня рождения нет и в помине. Прощаемся как ни в чем не бывало. Навсегда.

17 лет. Школа. Есенинский вечер. Я читаю стихи. Грусть. Моя и Есенина… Поздний вечер. Снег. Я иду с кем-то на застывший пруд. Весело. Говорю всем, что именинник. Никто не верит, но поздравляют.

16 лет… 15 лет… 14… 13… И так до бесконечности. Точнее, до определенного момента в существовании послеродовом…

Если вспоминать все боли и обиды, приносимые мне в качестве подарков на дни рождения… Но лучше молчать об этом. Я же не мазохист, чтобы ковырять болячки души.

Сегодня мой день рождения. Надо сделать веселое лицо. Шире, шире рот. Вот так. Я весел, счастлив, доволен. Я рад, что живу. Что сегодня мой день рождения. Я никого не приглашаю. Я сам обхожу всех и поздравляю со своим днем рождения. Все – бегу. День начался.

…Я бреду по сонным улочкам города и тихо плачу. Меня сегодня обидели. Незаслуженно, на мой взгляд. Отшлепали за то, что я просил мелочь у магазина. В магазине продавались леденцы на палочке. Они стоили пять копеек, и мне не хватало двух или трех монет до заветной суммы. Я подходил к прохожим, робко протягивал руку и, как мне казалось, жалобно просил подать на… леденец. Я точно помню, что срисовал этот жест у нищих, которые, сидя у входа в церковь, куда мы ходили с бабушкой по воскресеньям, постоянно просили подаяние. Правда, у них была несколько иная формулировка счастья: «Подайте, Христа ради, на хлебушек!» Я же не мог просить на хлеб, хлеба хватало и дома, а вот леденцов был явный недостаток, и потому их очень хотелось.

Мне отчего-то не подавали. А одна внушительных размеров тетка даже пообещала рассказать об этом матери. Наверное, она это и сделала, раз вечером меня выпороли.

«Пусть они теперь поплачут, – мстительно думал я, идя по ночному городу. – Вот заглянут в спальню, а меня там нет. «Где Слава?» – спросят, а им ответят: «Нет его. Сбежал. Не любите вы его».