Она едва тлела, и холод просачивался сквозь стены. С момента моего появления на борту корабля Димери кто-то приходил подкормить ее по крайней мере один раз. Но время стремительно ускользало, а у меня в каюте не было окна, чтобы оценить, как высоко поднялось солнце.

Я была абсолютно одна. Пока невредимая, укутанная в одеяла, которые пахли солью, лавандой и щелоком. Я мысленно вернулась к аукциону у Каспиана и обещанию Димери, что на его корабле со мной будут обращаться по справедливости. Неужели он не лгал? Да и какая разница. Я все еще оставалась пленницей.

Поглубже зарывшись в одеяла, так, что только волосы торчали на макушке, я размышляла о том, что произошло. Слова Лирра всплыли в моей голове: «Ты помнишь меня?»

Нет, я не могла думать ни о нем, ни о том гистинге, что называл меня сестрой. Призрачная женщина была последним, что я помнила до появления Димери… Но как он нашел меня? И куда делись обломки «Джульетты»? Неужели гистинг унес меня?

Это абсурдно, но не более, чем другие варианты. Едва ли я далеко уплыла от Лирра, и он наверняка искал меня. Он не мог просто так меня бросить, несмотря на снежную бурю, которую я вызвала последним усилием воли. Его погодный маг, кем бы ни была эта бедная душа, запросто усмирил бы ее.

Мне не хотелось думать об этом. И я постаралась успокоиться, вспомнив комнату в гостинице, которую держала моя семья. Детская на третьем этаже, под самым карнизом. Я представила себе, как открываю ставни, чтобы полюбоваться видом на залитую солнцем Пустошь. Вспомнила запахи земли и зелени, навоза, лесного дыма и пекущегося хлеба, которыми была пропитана наша деревня.

Как я упражнялась в игре на клавесине и флейте. Прачка и ее дочь развешивали белье на заднем дворе, простыни развевались на ветру. Они подпевали моей мелодии, пока стирали, полоскали и отжимали белье. Мой отец, Джозеф Грей, бродил по саду за невысокой оградой с трубкой между зубами. Осматривал деревья, примечая сорняки и жуков, от которых надо было бы избавиться. Куры и утки разбегались по двору.

Мне хотелось навсегда остаться именно в том дне, спокойном и размеренном, когда отец не видел ничего дальше ограды сада. И даже не смотрел на дочь прачки, которая потом родила ему ребенка и стала его новой женой. А он отказался от моей мамы, и наш предсказуемый мирок, полный тихих надежд, стал… совсем другим.

Раздался стук в дверь. Я приоткрыла глаза. Затем стук повторился, и, когда я не ответила, дверь открылась. В каюту ворвался дневной свет.

В проеме показалась женщина – не Ата, намного старше, с морщинистой фарфоровой кожей, в черном платье с высоким воротником, какие перестали носить лет пятьдесят назад. Она явно была одной из народа исмани: глаза обрамляли длинные белые ресницы, такие же выбеленные волосы скрепляла длинная сердоликовая заколка. И лишь несколько прядей, блестящих, шоколадно-каштановых, намекали на то, какой эта женщина была в молодости.

– Маленькая колдунья, – произнесла женщина, искоса поглядывая на меня. В руках она держала ворох ткани. Несмотря на очевидные признаки принадлежности к исмани, трудно было уловить, какой же у нее акцент. Она напоминала некоторых путешественников, которые останавливались в нашей гостинице, когда я была ребенком. И разговаривала так же, как они: медленно и отчетливо, чтобы точно быть понятой. – У меня есть одежда для тебя. И сейчас тебе принесут ведро горячей воды. Ты готова привести себя в порядок?

Ко мне с трудом вернулся голос.

– Как вас зовут?

– Мое имя – только мое, а ты можешь называть меня Вдовушкой, – ответила женщина. – Я – стюард на корабле. Капитан хочет поговорить с тобой.