***

Весь оставшийся день Би двигалась будто бы в полусне, едва чувствуя ноги и руки. Когда пришла пора идти на ужин, она просто не смогла зайти вместе со всеми в столовую. Стояла и смотрела как такие же как она обритые, обезличенные женщины вереницей тянутся ко входу за порцией скудной пищи. Когда все отряды скрылись в здании пищеблока, она пошла в противоположном направлении. Забежав в первый попавшийся сарай, Габриэлла села прямо на пол, между какими-то метлами и граблями. Боль и горечь от упущенной возможности выбраться на свободу навалились на нее, и она, впервые за долгое время, уткнувшись в колени, заплакала навзрыд. Так плачут от бессилия маленькие дети, когда не могут противостоять воле взрослых.  Она жалела себя и сына и всем своим существом в тот момент ненавидела и интенданта лагеря, и Шана, даже собственного отца. Всех богов, своих и чужих. Бездушные вершители человеческих судеб. За что вы бросили ее здесь одну? За что?

Амир в задумчивости брел по территории, пытаясь хоть как-то отключиться от нервного рабочего дня. Непонятно по какой логике принятое решение сделать лагерь военным объектом, ему, интенданту, добавило только лишней бумажной волокиты, да еще и дополнительное совещание раз в месяц. И кому это только в голову пришло?!

Вырывающийся из привычного ансамбля вечерних шорохов звук заставил его отвлечься от собственных мыслей. Он прислушался, пытаясь понять, что это. А когда догадался, пошел искать источник. Железная ручка сарая к вечеру успела покрыться инеем и неприятно холодила ладонь. Он распахнул дверь, одновременно внутри что-то глухо упало, к его ногам выкатилось пустое ведро… и наступила тишина. В полумраке было видно, как кто-то тенью сжался на полу у стены.

– Если что, с порога вас хорошо видно, – сказал он. – Все, кроме лица. Назовитесь.

– БИ 320, – сдавленно прошептала тень.

Сулем осторожно убрал в сторону ведро и неплотно, так чтобы оставалась полоска тусклого света, прикрыл дверь.

Габриэлла наспех вытирала слезы, но становилось только хуже. На бледной коже во все стороны расцвели красные пятна. Интендант присел на пол прямо перед ней.

– Что у вас случилось?

– Ничего, сир…

– У вас неприятности? Что-то происходит среди заключенных и мне пора беспокоиться?

Она молча покачала головой.

– Знаете почему мужчины не любят, когда женщины плачут?

Она снова покачала головой, до сих пор порывисто всхлипывая.

– Нам сразу хочется помочь, как-то успокоить. А как – непонятно, потому что непонятны причины ваших слез. У женщин всегда есть пара поводов для грусти в запасе, да?

Би слабо улыбнулась.

– Если бы не моя должность, – честно начал Амир. – И не это место… Я бы взял вас за руку…А еще лучше обнял и держал пока слезы не закончатся…

– Вам хочется обнять каждую женщину, которая имела неосторожность заплакать в вашем присутствии? – шепотом спросила она.

– Нет, конечно. Не каждую. Но вас бы обнял…

Би посмотрела ему в глаза:

– Меня нельзя…

– Я знаю…– Амир поднялся и открыл дверь. – Идите. Если поторопитесь, еще успеете на ужин.

– Опоздавших не кормят.

– Что и меня тоже выгонят?

– Вас, наверное, все-таки голодным не оставят. Вы слишком добрый.

– Слишком? – интендант пропустил ее вперед и закрыл дверь.

– Слишком. Для такого места как «Иннос»…

Габриэлла ненавидела четверги за нескончаемое, выматывающее дежурство у печей. Целый день женщины ее отряда молча, как серые тени, выгружали обожженный кирпич на деревянные лотки и перетаскивали к небольшим вагонеткам, в которых груз перевозили дальше по рельсам на ближайшие склады. Никаких автоматизированных платформ, роботов-погрузчиков или другой техники, которая могла бы хоть как-то облегчить труд арестанток, в лагере и в помине не было.