– А сами горожане?

– Вас называют царем, – ответил Юба. – Уверен, у них найдутся таланты для выкупа собственных поместий.

Октавиан улыбнулся, однако при виде дворца почему-то сбавил шаг. Во внутреннем дворе голосила женщина. Она побежала прямо на нас, и сорок солдат поспешили сомкнуть щиты.

– Цезарь! – кричала она. – Цезарь, произошло ужасное!

– Евфимия! – воскликнула я, разглядев лицо женщины в просвете между щитами.

– Царевна, скорее! Ваша мать умирает!

Агриппа с Октавианом переглянулись. Солдаты не тронули нас, когда мы с Александром и Птолемеем бросились во дворец. Не помню, устремился ли кто-нибудь следом, были мы в одиночестве или же в окружении сотен людей, когда прибежали к открытым дверям материнской спальни.

– Уйдите прочь! – приказал Александр слугам. – Прочь!

На нас обрушилась невыносимая тишина. Мать, облаченная в пурпурное платье, покоилась на ложе посередине чертога; свечи бросали яркие отблески на ее гладкую кожу. Ирада и Хармион лежали на полу, головами на шелковых подушках, будто ненароком заснули.

– Мама?

Я через силу пошла вперед.

Она даже не шелохнулась в ответ.

– Мама!

Мы с Александром бросились к ней. Тут к дверям подоспели Октавиан, Агриппа и Юба.

– Мама! – взмолилась я.

И тряхнула ее за плечи. Бережно уложенный на челе золотой венец приглушенно стукнул о пол. Хармион тоже не двигалась. Я взяла ее за руки, однако покрытые морщинами пальцы, когда-то учившие меня рисовать, были уже холодны. У локтя темнели две крохотные колотые ранки.

– Это была змея, Александр! – ахнула я.

И только теперь, обернувшись, заметила у двери Октавиана с его приспешниками.

Юба устремился ко мне, послушал, не бьется ли мамино сердце, проверил биение пульса у Ирады и Хармион и торопливо выдохнул:

– Змея? С чего ты взяла?

– Посмотрите на руки!

Юба вскочил.

– Здесь кобры, – сказал он Октавиану и приказал солдатам: – Комнату опечатать. А вы, Селена, Александр, Птолемей…

– Нет! – Я прижалась к матери. – Лекарь может отсосать яд.

Нумидиец покачал головой.

– Ее уже не спасти.

– Откуда вы знаете?! – прокричала я, и он вопросительно посмотрел на Октавиана.

– Послать за лекарем! – отрывисто бросил тот.

Седовласый солдат, стоявший рядом, не тронулся с места.

– Цезарь, – зашептал он, – вы получили то, чего добивались. Она мертва. Через десять месяцев мы вернемся в Рим…

– Молчать! Найдите лекаря и доставьте сюда сейчас же!

Юба взял за руку моего брата, зная, что с ним будет меньше хлопот, и строго сказал:

– Оставайтесь у двери. В комнате ползает по меньшей мере одна змея. Всем выйти наружу и не входить.

Мы стали ждать на пороге. Осунувшийся, побледневший Александр застыл на месте, напоминая одну из мраморных статуй, которые так любила царица.

– Он солгал, – прошептала я по-парфянски. – Никакого триумфального шествия через три дня не будет. Он просто хотел, чтобы мама наложила на себя руки.

Тут появился лекарь и занялся своим делом при свете лампы, бросавшей отблески на его черную кожу. Не издавая ни звука, с бешено колотящимися сердцами мы с Александром следили за ним. Отыскав на маминой руке багровые ранки, он сделал тонкий надрез чуть выше укушенного места. Затем припал губами к коже царицы и попытался вобрать в себя яд, проникший в тело. Казалось, минула вечность. Наконец лекарь выпрямился и утер окровавленный рот. По его лицу было ясно, что мы осиротели.

Александр тихо спросил:

– Маму ведь похоронят в мавзолее?

Подбородок Октавиана вздернулся.

– Разумеется, как царицу Египта.

Я не услышала в его голосе ни раскаяния, ни даже удивления.

– А что, детей в самом деле оставим в живых? – осведомился Агриппа.