Тут меня отвлекли крики и свист солдат, пытавшихся перевести коня с берега на дощатую палубу. Бедняга словно прирос к земле. Октавиан что есть силы хлопнул его по крупу. Один из римлян замахнулся бичом, и маленький Птолемей зажмурился.

– Стойте! – не выдержал Александр. И добавил, приблизившись к римлянам: – Он просто боится воды.

Послышался смех. Тучный солдат прокричал своему товарищу с бичом:

– Ну так лупи эту животину, пока не зашевелится.

– Нет! – рассердился брат. – Так вам его все равно не сдвинуть с места.

Октавиан скрестил руки на груди.

– Почему?

– Ты ведь не станешь слушать одиннадцатилетнего мальчика? – ухмыльнулся толстяк.

– Не мешало бы, – поспешила вмешаться я. – Мало кто разбирается в лошадях лучше его.

– Так почему нам не сдвинуть коня? – повторил Октавиан.

Волосы Александра блестели от соленых брызг. На ярком солнце кожа его казалась бронзовой. Кое-кто из римлян поглядывал на юного красавца с вожделением.

– Потому что это не вожак. Отец специально воспитывал вожака. Если он пойдет и другие это увидят, то с остальными не будет хлопот.

Агриппа окинул взором табун, беспокойно топтавшийся на берегу.

– Кто из них вожак?

Брат указал на крупного гнедого жеребца.

– Гераклий.

– Отлично, – бросил Октавиан, смерив Александра коротким взглядом. – Веди его на борт.

Брат уверенным шагом двинулся к лошадям, и смешки солдат поутихли. Увидев его, конь по привычке потянулся обнюхать протянутую ладонь, с которой так часто брал угощение. Александр зашептал ему что-то на ухо, поглаживая широкий бок, и незаметно перехватил поводья. А потом не спеша, не переставая шептать, осторожно пошел на корабль. Гераклий послушно последовал за ним.

– Вот теперь можно вести остальных, – сказал брат.

Вскоре все лошади до единой были на палубе.

Октавиан очень пристально посмотрел на Александра и заметил вполголоса:

– Мне говорили, твой отец был отменным коневодом.

– Да, – отозвался он, отводя глаза.

Цезарь кивнул, отвернулся и обратился к Юбе, словно память о нашем папе не стоила слишком долгих разговоров.

– Надеюсь, мы все забрали из мавзолея?

– Все до последнего таланта.

Солдат, у которого было брюхо, прищурился на солнце.

– А ожерелье девчонки? И диадемы?

– Нитки с камешками, – фыркнул Юба. – Может, еще одежду с детей снимете?

– Оставьте им то, что на них надето. Мы отплываем, – провозгласил Октавиан.

Александр потянулся взять мою руку, но я попятилась.

– Может, нам больше и не придется увидеть Мусейон… – Или дворец, или храм Исиды и Сераписа. – А я ведь ни разу не рисовала его с моря.

– Мы вернемся, – печально промолвил брат, глядя поверх воды на мраморный город, построенный нашими предками в течение долгих столетий.

Под ослепительным солнцем Александрия напоминала белоснежный маяк, зовущий домой величайшие мировые умы и души.

– Я побуду здесь.

– Октавиан уже на борту, – предупредил Александр.

– Кого это беспокоит?

– Уж тебя-то должно беспокоить, – ответил он, взяв Птолемея за руку, и с горечью человека, который более трезво смотрит на вещи, прибавил: – Ты видела, что было с нами за эти месяцы. Теперь и шагу не ступишь без его воли.

Я все-таки не спешила покинуть причал и тронулась с места только после того, как за нами явился Агриппа.

– Дверь закрывать нельзя, – наказал он, когда отвел нас троих в каюту, где мы с Александром обычно и жили во время морских путешествий с мамой. – Запираться – тем более.

– Даже во время сна? – спросил Александр.

– Даже тогда. Проголодаетесь – обращайтесь ко мне. Затошнит – выходите к поручням, только не вздумайте беспокоить Цезаря. – Агриппа кивнул за порог, где во внутреннем дворике, полулежа на кушетке, Октавиан склонился над свитком с тростниковым пером в руках. – Он занят с утра до ночи, много пишет, и если ему захочется шума, мы позовем рабыню с арфой.