– Пощади, государь! Пощади, мы токмо посланцы! – вопили гонцы.

Посмотрев презрительно на молящих о пощаде ордынских посланцев, князь вышел из палаты. На сердце сразу стало как-то легко и спокойно.

– Сбросил с ног своих теснящую обувку, причиняющую неудобство и боль, – промолвил Иван Васильевич, принимая из рук стремянного чашу с ядрёным кваском.

А Новгород в это время жил своей жизнью. Тихо и мирно становилось там. Люди стали привыкать к новым властям и к новым условиям жизни. Молва пошла по городу: «По приказу государя схватили купеческого старосту, нескольких бояр и жилых людей». Чуть позже увидали горожане, как возки с задержанными людьми отправились в сторону Москвы. Были все они в оковах, а вотчины и всё имущество их отписалось в казну государства. Никто из горожан не посмел вступиться за них, все хорошо знали, что они сторонники короля Казимира и враги Москвы. Это Иван Оболенский, наместник царёв в Новгороде, нашёл и доставил по приказу Великого князя все договорные грамоты новгородцев с Казимиром.

А тем временем, у Ивана Васильевича прибавление в семействе случилось. В воскресенье, после заутрени, родилась у князя третья дочь. Её, как и первую, Еленой назвали в честь святого праздника.

– Когда же мы на Новгород пойдём, отец? Заждались все бояре и воеводы, меня выспрашивают, – интересовался Иван Иванович, стараясь выведать. – Пошто медлим-то?

– Поспешишь, тем людей насмешишь, – отозвался Иван Васильевич, лукаво улыбаясь. – Как похолодает, так и двинем свою рать на Новгород. Потому как, тартары в холод не воюют, боятся, подле своих баб сидят. В холода подмоги от них Новгороду не будет. Легче будет договориться с новгородцами без помощников.

Уже и октябрь пришёл с холодами да ветрами. Целую седмицу совещался государь со своими воеводами. Распределив обязанности на Москве вместо себя, дал последние распоряжения, отслужив молебен, Иван Васильевич выступил к Новгороду. Шли быстро, ничто не обременяло, дороги подморозило, идти было легко. Селенья, городки, деревеньки быстро оставались позади.

– А вот и Тверь, государь! – воскликнул стременной.

Сердце встрепенулось и заныло давнишней тоской, воспоминаниями. Он и сам издалека ещё приметил собор св. Спаса. Иван Васильевич погрустнел, отдавшись своим воспоминаниям. Нахлынули картинки далёкого детства. Вот отец перед очами, ослеплённый Дмитрием Шемякой, родным племянником своим. Затем перед ним всплыли смутные обрывочные воспоминания раннего детства в Переяславль-Залесском, куда он был вывезен. Потом и Углич, оттуда вместе со слепым отцом и матерью был отправлен сюда, в Тверь. Здесь уже его воспоминания приняли более чёткие очертания. Вот их семья – в небольшом возке, трясущаяся по ухабам ночного города, бежали из ссылки. А тут вдруг в памяти всплыл обряд обручения. Он – совсем ещё мальчишка, а рядом такая же девочка. На их пальцах – большие обручальные кольца, закреплённые воском.

– Было всё это, кажется, припоминаю, в 1446 году.

Марья Борисовна – тверская княжна. Да, шесть годков мне тогда было, а ей немного поболее. Полюбил её яко вторую матерь свою. Добрая, заботливая душа. В двенадцать лет оженили меня на ней. Целых пятнадцать лет прожили с ней душа в душу. Отравили нелюди горемычную, царствие ей небесное. Ванюшку мне родила. Так и не ведаю до сей поры, кто тот лиходей, у кого рука поднялась на ангела этого? Кто-то побольней укусить меня пожелал! – Марьюшка, Марьюшка, где же ты теперь? Как давно-то это всё было, – вздохнул он, вспомнив свою первую ныне покойную и горячо когда-то любимую жену.

Не стал Иван Васильевич задерживаться в Твери, поехал дальше. Слишком горестные воспоминания были связаны с этими местами, не хотелось травить душу свою перед столь значимыми событиями.