В середине февраля литовские послы покинули Москву. Они везли с собой договор о дружбе и рубежах с Великим князем московским, а также образец грамоты о «греческом законе» для дочери государя, на которых должен был поцеловать крест Александр, чтобы связать себя клятвой. Отъезжающее посольство везло с собой и богатые дары: от государя, государыни, от невесты Елены Ивановны.

А чуть позже, вслед за послами в марте выехали в Литву именитые и доверенные бояре московские для присутствия их при крестоцеловании Александра Литовского и для получения утверждённой грамоты «о свободе исповедания греческого закона» Еленой Ивановной. Это посольство вернулось в Москву только в июне с подписанным договором. Александр подписал грамоту, но вставил свою фразу: «а коли похочет своею волею приступить к нашему рымскому закону, то ей в том воля».

Прочитав эту приписку, Иван Васильевич был охвачен гневом.

– Не уберёт Александр сию приписку, расторгну договор! – говорил возмущённо он. – Не позволю Олёнушке стать вероотступницей. Моя дочь должна служить Руси православной!

Князь Александр, как будто пошёл на уступки, пообещал прислать другую грамоту. Тринадцатого августа прибыл в Москву литовский посол Ян Хребтович, который был уполномочен вести переговоры о свадьбе. Но он привёз ту же грамоту с теми же поправками Александра о «римском законе».

– Видимо наша новая польская родня не может примириться с тем, что княгиня Великого Княжества Литовского будет православной? – криво усмехнулся Иван Васильевич, гневно глядя на посла.

– Наш Великий князь Княжества Литовского Александр чаял, что великий князь Иван Васильевич полюбит эту строку! – молвил посол Ян Хребтович, выдержав этот гневный взгляд государя, смело глядя ему в лицо.

– Коли государь ваш не даст нам грамоты в первом написании нашем, дочь я не отдам за него, – сказал хмуро Иван Васильевич.

Посол отбыл из Москвы, обязуясь передать слова Ивана Васильевича Великому князю литовскому. А Иван Васильевич никак не мог успокоиться, когда речь заходила о его будущем зяте. Жаль было дочь отсылать в чужие края с иным жизненным укладом, знал, что обрекает её на одиночество, но прежде всего за интересы государства своего радел.

Только четырнадцатого ноября в Москву прибыл посол от Великого князя литовского. Он привёз-таки подписанную Александром грамоту без всяких оговорок. Посол предложил прислать посольство за Еленой Ивановной к Рождеству. Иван Васильевич, наконец, усмирил себя, богато одарив посла, отпустил со словами:

– Зело добре, ежели панове к нам по нашу дочерь прибудут на Рождество Христово.

Сказал, чувствуя внутри себя пустоту и одновременно протест, знал, что неминуемо приближается роковой момент, когда надо будет разорвать душу и принести её часть в жертву.

– Слава богу, Олёна ещё с нами, –говорила Софья Фоминична, сидя за праздничным рождественским столом. Жаль отпускать её – родное дитя.

– Да, зело жаль, – отозвался Иван Васильевич, понуро опустив голову.

В этот момент он показался Софье старым и беспомощным. Куда девалась его уверенность и твёрдость. Она лучше всех понимала, что человеческие чувства не чужды её могущественному и порой очень жестокому мужу, перед которым трепетали от страха многие его приближённые. Да и у неё иногда от его голоса пробегал по спине холодок. Она понимала, что ему больно, очень больно расставаться с любимой дочерью, и что эта боль объединяет их таких разных и часто непримиримых друг с другом людей. Её взгляд смягчился, ей безумно было жаль его, да и себя тоже, она мягко произнесла:

– Даст бог, всё будет хорошо. Ничего не деется без воли божьей. Мы перетерпим всё это, лишь бы ей было хорошо.