Добро пожаловать в 5.0 Афанасия Юралевич

Вита Кисельник. Пруд с кубышками

(35х45 см, холст/масло 2022 г.)

Мила стояла и пристально вглядывалась в незнакомую женщину – что-то печальное и отрешенное сквозило во всем её облике, особенно в глазах…

Лицо ещё хранило следы былой красоты. Но сколько же грусти в этих «ещё» и «былой».

Уныло опущенные уголки губ.

Уже теряющий четкость овал.

Словно что-то тяжёлое неумолимо тянет её вниз.

На лбу глубокая морщина и совсем не потому, что она всё время думает – банальная морщина старости…

Боже, даже подумать страшно – старости…

Кожа какая-то холодная и грубая – совсем не хочется до неё дотрагиваться, но рука сама потянулась. И в этот момент в ванную постучал муж:

– Мила, ты скоро? Опоздаешь!

Мила вздрогнула, рука её повисла в воздухе, так и не дотронувшись до щеки – из зеркала на неё растерянно и тревожно смотрела совсем незнакомая ей женщина.

«Да, действительно, пора, опоздаю», – сказала себе Мила и обречённо открыла дверь из ванной в новый-старый-серый-обычный-грустный-тяжёлый день.

Как доехала до офиса, поздоровалась с коллегами, включила компьютер, налила кофе – ничего этого она не заметила. И не потому, что была все ещё под впечатлением от своего незнакомого отражения в зеркале, словно только сегодня увиденного. Не замечать, не видеть, не слышать, не чувствовать – это было обычное в последнее время состояние Милы.

В дамской комнате Мила снова застыла возле зеркала – в освещении офисных холодных ламп её «незнакомка» выглядела ещё более несчастной и… старой.

«Так вот ты какая, старая я», – подумала Мила.

– У вас все хорошо? – спросила Милу её начальница, заглянувшая в дамскую комнату.

– Да, – немного растерянно протянула Мила.

– Может, это потому, что вы без макияжа, – не то утешая, не то упрекая, предположила шефиня.

– Да, нет, с макияжем, – ещё более растерянно добавила Мила.

– Может, косметика не очень хорошая?

– Шанель.

Изабелла, так звали начальницу, ещё более внимательно присмотрелась к Миле – молчание продлилось несколько секунд, и всё это время выпуклые, бездонные, ненатурального цвета из-за линз глаза босса исследовали каждую чёрточку её лица..

– Ладно, – видимо, найдя для себя какое-то объяснение, махнула рукой Изабелла.

Мила выдохнула, словно сорвавшись с крючка.

С начальницей у Милы, как и у всего коллектива и даже у клиентов их рекламного агентства, отношения были непростые.

Изабелла была гением, в полном и прямом смысле этого значения:

не всеми, как водится, признанным, мало кем – что тоже логично – понятым,

но от этого не менее значимым и выдающимся.

Со своей гениальной проницательностью ей удавалось находить и приближать к себе людей, которые безусловно признавали её гений и по крайней мере пытались пусть не понять, но принять её со всеми свойственными гениям странностями и быть к ней максимально доброжелательными и… преданными.

Результаты деятельности агентства были выдающимися и оригинальными, ротация сотрудников по понятным причинам очень высокая – команда, в которой служила Мила, держалась дольше всех.

Мила Изабеллу безапелляционно уважала, гением её восхищалась,

как все смертные, немного ее побаивалась

и, как очень немногие, искренне ей служила.

Оставшийся день Мила провела в унылом отчаянии, никуда больше не выходила, ни на кого – тем более в зеркало на себя – больше не смотрела.

Еле дожила до вечера и, глотая предательские слёзы, которые уже не в силах была удерживать в машине, поехала домой.

Разреветься она себе не позволяла – это было бы признанием собственного фиаско: если разревётся, значит признает, что вердикт начальницы верен – у нее всё НЕ хорошо, а с этим смириться Мила никак не могла.

С детства и юности, будучи круглой отличницей и хорошей девочкой, Мила привыкла, выучила насмерть – у нее всегда всё хорошо,

Мила всегда всё может,

Мила никогда ни на кого и ни на что не жалуется

и уж точно никогда ни у кого помощи не просит.

Уже лёжа в кровати, удачно избежав вечерних разговоров с мужем – избегать даже ничего и не пришлось, честно говоря, они уже давно не разговаривают – Мила взяла телефон. Надо бы поставить будильник на завтра пораньше, чтобы более тщательно накраситься и больше не встречаться в зеркале с этой несчастной.

На экране телефона ярко светились значки пропущенных вызовов от Зои.

Зоя была любимой подругой Милы, одной из двух любимых её подруг. Оставить без внимания и без реакции её звонки было, конечно же, неверно даже в такой – тем более в такой – Милиной ситуации.

Перезванивать было уже поздно. Даже нет, не так – перезванивать, тем более любимой подруге, было ничуть не поздно – просто Мила предпочитала разговорам переписки. Ей казалось, что это как-то правильнее – и сама не сильно «включаешься» и другого человека не очень беспокоишь.

Привет… прости… пропустила твой звонок…

Надеюсь… у тебя все хорошо, – быстро настрочила Мила по уже сложившейся привычке заменяя знаки препинания на эмодзи. Это было единственное в её жизни послабление и разрешение себе не следовать правилам.

Ответ загорелся тут же и, понятное дело, высветился другой стороне, как прочитанное – значит шанса на отступление не осталось, надо действительно прочитать и, конечно же, ответить…

Привет! да звонила и не один раз! а ты видимо как всегда держишь телефон на беззвучном режиме??

У меня для тебя новость

Сообщу только если перезвонишь

Зою не проведешь – она точно знает все Милины уловки и её вечное предпочтение общаться без звука и личного контакта. Знает и предпринимает заблаговременные меры. Надо признать – действенные заблаговременные меры!

– Зай, – по старой, ещё детской привычке стала подлизываться Мила. Называть Зою зайкой – такое могла придумать только Мила и только когда им было по 16, – я уже одним глазом сплю… давай завтра…

Может встретимся?

Это было, конечно, опрометчиво – встречаться Мила совсем не хотела. Вернее, встречаться-то она хотела – она не хотела показывать Зое свою унылую старую версию. Мила ещё верила, что Шанель и сила мысли: «Соберись, тряпка!», сделают своё дело и уже через пару дней неустанных тренировок по сбору тряпки приведут её, тряпку-Милу, в обычное, как она про себя уверенно считала, цветущее состояние.

Но вносить исправления в сообщение было уже поздно – оно было уже отправлено и прочитано, а значит и ответ уже вот-вот прилетит. Аккурат! Прилетел!

Да! завтра! в обеденный перерыв в 12 в нашем кафе

Миле ничего не оставалось, как ответить подруге:

До завтра

Утренний, более ранний подъем для тщательной раскраски лица не удался.

Вернее, проснуться удалось – не удался сам раскрас

После тщательных, с трудом вспоминаемых с ещё большим трудом исполненных чудес макияжа из зеркала на Милу глядело нечто.

В ярко очерченных и «засмокинных» глазах грусть с безысходностью казались еще глубже и пронзительнее.

Мила подумала: «Рамка картину обнажает – хорошую делает ещё лучше, плохую же портит окончательно…»

Решительно смыв косметику и вернув себя, простую и безликую, Мила отправилась на работу, уверовав, что сможет своей неотразимой улыбкой отвлечь жалостливые взгляды коллег и главное – проницательный Зои.

Мила почему-то забыла, что уже очень давно не только не улыбалась, но даже не чувствовала себя способной на это.

По дороге на работу она стала перебирать в памяти обстоятельства своей жизни и пытаться найти в них предпосылки своего теперешнего состояния.

Детство у нее было обычным – родители не слишком баловали и не слишком наказывали, хотя оба были строгими.

Училась она легко и хорошо, школу закончила с медалью.

Друзей у нее всегда было достаточно, правда, в детстве и ранней юности Мила больше дружила с мальчишками – они ей казались более понятными, простыми и главное – добрыми.

Доброту Мила вообще очень ценила и всегда замечала её и в других и в самой себе. Она безошибочно определяла – конечно, не умом, а исключительно сердцем – какой поступок или слово будут добрыми и уместными в её парадигме ценностей, а какие наоборот.

Нельзя сказать, чтобы она абсолютно всегда выбирала первое, порой ум или убеждения окружающих заставляли Милу поступить по справедливости, которая противоречила доброте…

но таких случаев в её жизни было немного.

В последних классах школы она подружилась с Зоей и Лилей.

Три девочки были настолько разными и друг на друга не похожими, что все вокруг, да и они сами очень дивились, что же их свело вместе.

Отличница добрячка Мила, озорная чаровница Зоя и молчунья отшельница Лиля.

Вопреки здравому смыслу и прогнозам одноклассников и учителей девочки не только сдружились, но и бережно несли свою дружбу по взрослой, весьма способствующей к разобщению жизни.