В назначенный день и час прибываем по указанному адресу. Через КПП нас проводят в кабинет, в стиле «сталинский ампир». За столом сидит мужичище – Святогор (в пиджак можно нас с отцом запихнуть и ещё место для остальной семьи останется). Ничего не говоря, указывает на стулья – садитесь, мол. Минуту-две отец и Святогор молча друг на друга смотрят. Со стороны оба руководителя очень напоминают кавказскую овчарку и бультерьера, еще не решивших, завилять хвостами или начать кушать друг друга. Я с нетерпением жду начала обсуждения перспектив моего обогащения. Тут богатырь всея ВПК встаёт и изрекает: «Про-о-шу!». Мы следуем за ним в заднюю комнату. Там уже накрыт стол по всем правилам рабоче-крестьянского комсостава: огурчики, селёдочка – домашние, и самая что ни на есть дешёвая водка. В полном молчании наполняются стаканы.

‒ Во славу русского оружия – до дна!

Отец выпил, глазом не моргнул, я обмишурился – закашлялся.

Стаканы мгновенно наполняются снова. Хозяин молча взирает на отца, явно ожидая ответного тоста. Интенсивность разговора ясно показывает, что оба крепко помнят: «Болтун – находка для шпиона».

‒ Как я понимаю, – говорит наконец батя, поднимая стакан, – я его (кивок в мою сторону) пропил!

Эпизод второй. Горькое похмелье и мудрые советы

«Не кручинься и не хнычь!

Есть печали и опричь!»

Л. Филатов. «Про Федота-стрельца, удалого молодца»

Наутро, слегка протрезвев, я отправился в Секретный банк, расположенный в здании Секретного же министерства, принимать дела у бывшего председателя правления. Шикарное помещение! Три комнаты, малонаселённые. Правда, проникнуть в эти хоромы клиенту банка абсолютно невозможно: что вы хотите – режим секретности. Но, может быть, уполномоченному банку клиенты и не нужны? Затыривать-то и прятать валюту лучше именно в режиме секретности. Трутни, я слышал, вообще из улья не вылезают, им и там хорошо. Однако беседа с моим предшественником на героической «валютно-капустной» вахте вскрыла некоторые обстоятельства, перекрасившие стены уполномоченного банка из радужных в багровые тона.

Первое.

Уставной капитал существовал исключительно в приказе министра. На деле, взносы сделали только два личных друга председателя правления, которые собирались их забрать обратно практически синхронно с его уходом. (Мелочь, вытрясенная из отдельных заводов, не в счёт, поскольку её не хватало даже на четверть требуемого по закону капитала).

Второе.

Тем не менее, деньги своих друзей мой предшественник успел отправить на тот свет – в Петропавловск-Камчатский. Мне же предлагалось востребовать кредиты досрочно у приморских братков.

Третье и самое приятное.

Выяснилось, зачем это акционеры, не внесшие денег, тем не менее умудрились собрать собрание, уволить бедолагу и заочно назначить меня. Он отказался (какая наглость!) «взять на грудь» выбитый военно-промышленным тараном из ЦБ СССР кредит и раздать его предприятиям министерства. Наши оборонщики и не такое придумывали, а уж проект – повесить ответственность за кредит на коммерческий банк и его начальника, а самим освоить денежку, выдали «на гора» мгновенно.

Однако предшественник оказался «битым фраером», уже посидевшим в СИЗО КГБ, и принимать кредит из ЦБ в одном пакете со сроком отказался. Тут-то в прицеле доблестных оружейников и возник недалёкий честолюбивый карьерист в моём лице.

Приняв дела, я взгрустнул. С одной стороны, не хотелось отказываться от жизни трутня – шинковщика капусты, а с другой, и не хотелось закончить так, как обычно заканчивают трутни в улье.

Однако долго грустить не пришлось: позвонил родитель. Его всё-таки беспокоила судьба пропитого имущества. К тому же я числился директором его филиала, хотя одновременно уже работал ещё в двух банках – Нормальном и Секретном. Причём в моей трудовой книжке были только записи о приёме на работу и ни одной записи об увольнении. (Это обстоятельство вкупе с упоминавшейся выше коллекцией записей принят-уволен с полугодичными интервалами за 1980–1984 годы чуть не испортило мне впоследствии приятного общения с инспекторами биржи труда. Они никак не могли поверить, что я в свою трудовую книжку никогда не заглядывал, правил приёма и увольнения не знал, а отдел кадров в тогдашних банках считался пережитком социализма).