Дни поздней осени. Пушкин. 1833 год Игорь Смольников
Издано при финансовой поддержке Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям в рамках Федеральной целевой программы «Культура России»
Виталий Горяев. Рисунок из графической серии «Пушкин».
© И.Ф. Смольников, текст, 2013
© А.А. Веселов, макет, 2013
Предисловие
Осень – любимое время года Пушкина. Осенью он написал немало прекрасных произведений в стихах и прозе. Пик каждой осени приходился на девятнадцатое октября. В этот день он особенно пристально воспринимал природу, размышлял о судьбе России, о своей собственной судьбе, возможно, подводил итоги года, вспоминал друзей и, прежде всего, однокашников-лицеистов. Если в этот день оказывался в Петербурге, непременно принимал участие в традиционном застолье лицеистов первого выпуска, которые вместе с ним поступили в Лицей в 1811 году.
О них он писал в стихотворении «19 октября» осенью 1825 года в михайловской ссылке, как будто предчувствуя горькую судьбу самых близких ему друзей – Ивана Пущина и Вильгельма Кюхельбекера, будущих декабристов.
Спустя одиннадцать лет, в день лицейской годовщины собралось всего одиннадцать человек. Первый биограф Пушкина П.В. Анненков писал о том, последнем для поэта застолье: Пушкин «развернул лист бумаги, помолчал немного и только начал, при всеобщей тишине, свою удивительную строфу:
как слёзы покатились из глаз его. Он положил бумагу на стол и отошёл в угол комнаты, на диван…»[1]
Следующую годовщину, в 1837 году лицеисты отмечали без него…
Судьба распорядилась так, что дважды в день лицейской годовщины Пушкин оказывался в нижегородском имении отца Большое Болдино.
В 1830 году он заканчивал там последнюю, десятую главу романа «Евгений Онегин». Тогда же он её и сжёг: в ней речь шла о декабрьских событиях 1825 года.
Пушкин оставил потомкам зашифрованный текст этой, крамольной для его времени главы. Она сохранилась в отрывках. А расшифровали их лишь в начале следующего, двадцатого столетия.
Об этом дне 19 октября 1830 года и о том, как Пушкин зашифровывал и сжигал листы с текстом десятой главы, я в своё время написал новеллу. Она печаталась в моих книгах «Болдинская осень», «И с каждой осенью я расцветаю вновь…», «Годы и вёрсты Пушкина», а также в сборнике исторических повестей и рассказов «Опальный философ».
Осень 1830 года была первой Болдинской. Она и через 200 лет поражает небывалым взлётом творчества.
Значительную часть осени 1833 года Пушкин вновь проводит в Болдине.
Они конгениальны, эти две осени, по творческому вдохновению, по напряжённости размышлений о прошлом и настоящем России, по силе и страсти личных переживаний. Упомяну в этой связи письма к Наталье Николаевне, которая стала его женой (о них в нашей книге особый разговор).
Осенью тридцать третьего года он написал всего два стихотворения – «Когда б не смутное влеченье…» и «Осень». Первое имеет в черновике пометку – «1833, дорога, сентябрь». В черновике второго рядом с пятой строфой проставлена дата – «19 окт.».
Картинам природы и двум-трём эпизодам деревенской жизни посвящены первые девять строф этого стихотворения. И хотя эти строфы по-пушкински выразительны, не в них заключена суть поэтического замысла. Она в другом. В чём же? Об этом мы тоже поговорим позже, в последней главе нашего повествования.
А сейчас повторю: как это случалось уже не раз в октябрьские дни и особенно в день лицейской годовщины, давние и недавние события особенно остро занимали воображение Пушкина. «Минувшее проходит предо мною». Эти слова Пушкин вложил в уста своего персонажа, летописца Пимена, в трагедии «Борис Годунов».
«Давно ль оно неслось, событий полно, волнуяся, как море-окиян?» И это голос самого Пушкина.
Минувшее было неотвязным. Давнее и недавнее. То, что прошумело и в этом году, и год назад… И то, что будоражило совсем недавно, когда в сентябре он отправился в путешествие по местам пугачёвского бунта.
В памяти оживали важные встречи, лица, разговоры. Всё, во что окунулся он во время путешествия в первый осенний месяц тридцать третьего года и что должно было обрести новую, неистребимую временем жизнь под его пером.
Осень тридцать третьего года воистину была полна событий. О них и пойдёт разговор в этой книге.
Часть первая
В преддверии осени
Императорский дворец на Каменном острове. Литография. 1820-е гг.
Глава первая
На Чёрной речке
24 февраля 1831 года, вскоре после свадьбы Пушкин писал своему другу и помощнику в издательских и литературных делах П.А. Плетнёву: «Я женат – и счастлив; одно желание моё, чтоб ничего в жизни моей не изменилось – лучшего не дождусь. Это состояние для меня так ново, что, кажется, я переродился»[2].
Семейное счастье долго не изменяло поэту. Правда, с каждым годом прибавлялись хлопоты, но это были хлопоты семейного человека.
В мае 1832 года у Пушкиных родилась дочь Мария, в июле 1833 года сын Александр. Машка и Сашка – как называл их ласково и любовно Пушкин. Расходы на семью увеличивались.
Ещ ё в письмах из Царского Села в первые месяцы семейной жизни можно услышать отголоски этих, начавшихся и уже не прекращавшихся до конца его дней денежных забот.
Вот одно лишь место из письма П.В. Нащокину, ближайшему другу:
«Мне совестно быть не аккуратным, но я совершенно расстроился: женясь, я думал издерживать втрое против прежнего, вышло вдесятеро. В Москве говорят, что я получаю 10000 жалованья, но я покамест не вижу ни полушки; если буду получать и 4000, так и то слава Богу».
Жалованье, о котором он упоминает, связано было с определением его в Коллегию иностранных дел. Пушкин, однако, пошёл на это не только из-за денег, а из-за возможности получить доступ в государственные архивы. «…Царь взял меня на службу, – объяснял он Плетнёву, – но не в канцелярскую, или придворную, или военную – нет, он дал мне жалование, открыл мне архивы, с тем, чтоб я рылся там и ничего не делал. Это очень мило с его стороны, не правда ли?»
В пушкинских словах можно уловить иронию к самому себе – «чтоб я рылся там и ничего не делал». Но мы не имеем права обманываться. Первый основательный биограф Пушкина П.В. Анненков писал: «Он вообще любил закрывать себя и мысль свою шуткой или таким оборотом речи, который ещё оставляет возможность сомнения для слушателей: вот почему весьма мало знали Пушкина, что называется, лицом к лицу»>1.
Архивный труд был необходим Пушкину. Он знал, на что шёл, определяясь на службу. Знал и то, что просто так царь денег платить не станет.
У царя же на поэта были свои виды. Допуская его в архивы, Николай I рассчитывал на то, что из-под пера Пушкина появится труд, который послужит благу и просвещению отечества. Как «История государства Российского» Карамзина в царствование Александра.
Пётр I. Гравюра Я. Губракена с портрета К. Моора
За право работать в государственных архивах приходилось платить дорогой ценой – утратой независимости (она, правда, и раньше была условной: к примеру, на каждую отлучку из столицы Пушкин должен был испрашивать разрешение у властей).
Над чем же работал Пушкин в канун осени тридцать третьего года? Зачем понадобились ему архивы? Почему позже, стремясь избавиться от унизительного камер-юнкерства и подав просьбу об отставке, он выговаривал право посещать архивы? Почему взял просьбу обратно, когда царь отказал в этом, «так как право сие может принадлежать единственно людям, пользующимся особенною доверенностию начальства»>2?
«Пользующиеся», естественно, должны были служить, а значит, находиться под непосредственным контролем этого самого начальства. Как выразился в связи с этим эпизодом шеф жандармов Бенкендорф, «лучше, чтобы он был на службе, нежели предоставлен самому себе».
Работа в архивах была связана с замыслом Пушкина написать «Историю Петра I». Кроме того, он начал, но не закончил роман «Арап Петра Великого».
Кстати, почему он не был окончен?
Возможно, по мере всё более глубокого изучения петровской эпохи Пушкин стал осознавать: в романе вся эта эпоха и фигура Петра при всей их выразительности занимают всё-таки не главное место. Роман-то был, в общем, не о Петре, а о предке Пушкина по материнской линии Абраме Петровиче Ганнибале. Для Пушкина же на первое место выходил исторический деятель, усилиями которого был совершён поворот в судьбе всей России.
Есть важное свидетельство В.И. Даля, с которым Пушкин говорил о Петре во время поездки по пугачёвским местам осенью 1833 года. «Я ещё не мог доселе постичь и обнять вдруг умом этого исполина, – передаёт Даль слова Пушкина, – он слишком огромен для нас, близоруких, и мы стоим ещё к нему близко, – надо отодвинуться на два века, – но постигаю чувством».
Роман как раз и ставил автора слишком «близко» к герою, как бы стирал временное пространство между двумя эпохами – пушкинской и петровской. «Отодвинуться» от неё и от фигуры Петра можно было в сочинении другого рода – научно-историческом (понятно, что форма исторического исследования не исключала для Пушкина и «постижения чувством»).
Работу над «Арапом Петра Великого» он оставил в конце лета – начале осени 1827 года. К 1833 году Пушкин изучил сотни печатных и рукописных источников, делал выписки, копии, добывал мало кому известные, а то и вовсе неизвестные, недоступные другим историкам документы. Но вдруг прерывает эту работу и обращается к Пугачёву.
