В бригаде меня приняли хорошо. В первый же рабочий обед послали за водкой.

В наставники ко мне прикрепили Игоряна. Игорян отсидел за воровство. И плотно торчал. Любил коктейль с димедролом.

Первый урок: солдат спит – служба идет. В любом удобном случае мы старались сползти в тень. Мол, позовут, если понадобится. А не позовут, и охуенно.

Я курил. Игорян втыкал с сигаретой в руках. Его сигарета курила себя сама, регулярно обжигая ему пальцы. Все они были в плохо заживших ожогах. Оживлялся Игорян только в конце рабочего дня, а реагировал только на слово «ацетон». Имел неосторожность сказать, что у нас дома он есть. Мы сорвались после работы. На мотоцикле. Игорян за рулем. Он умудрялся втыкать на ходу. Как доехали тогда – до сих пор не понимаю.

Трудовую практику я закончил весьма обогащенным новыми знаниями. Я точно знал, для чего нужен ацетон. И как делается раствор. Как косить от работы. И прочие полезные навыки. Мама была довольна. Зарплату дали.

Второй курс. Лето. На тот момент я все понял про учебу. Сессию сдал быстро. Вернулся домой.

Мои друзья Филя и Остап учились в Киеве. В Политехе. Дома я их не застал. Решил наведаться в гости. Нашел их в общежитии, из которого они практически не выходили. Даже для посещения лекций.

Действительно. Вся жизнь была там. Быстро со всеми перезнакомились. И в качестве основного друга выбрали кувейтского араба, имя не вспомню. Да и внешность стерлась из памяти.

Это было задолго до вторжения в Кувейт. Араб был из богатой семьи. Комната в общежитии, в которой он жил, казалась мне дворцом из сказки «1001 ночь». В 89 году. Ковры. Подушки. Кальяны. Квадросистема. Японская.

Араб очень любил зеленую фею и Боба Марли. Или наоборот. Украинских девчонок тоже. Но за неделю пребывания там я не успел про это узнать. Неделю я провел в общаге. В его комнате с Остапом и Филей мы непрерывно дули. Лежали на коврах. Слушали Марли. И смеялись. Я даже про еду ничего не помню. Наверное, ели прямо в комнате. Или не ели.

Всегда. Всегда, когда звучит Боб Марли, я вспоминаю ту неделю.

Потом мы поехали с Остапом в Черкассы. К его бабке. Но это другая история. Про ночную рыбалку.

На учебе показывали реальную сессию с женщиной.

Которая, будучи завучем в школе в 1994 году, ушла на рынок. Коллектив уважал. Дети любили. Государство не платило.

Женщина энергичная. Отдала энергию разнообразному ассортименту. Нашла свою нишу. Все спорилось. Даже удовольствие, смешанное со стыдом, получала.

И тут меня торкнуло.

Я вдруг вспомнил. Что я тоже в 1994 году из аспирантуры ушел на рынок. Не понимаю, почему об этом забыл? Почему вытеснил?

Стыд?

Вспомнил все. Разом. И палатку свою. И соседку справа. Олю. И Наташу напротив. Наташа тоже, либо педагог, либо руководитель отдела кадров номенклатурного предприятия. Брюками мужскими торговала. Славиными. Славка – смешной одессит. Сам шил. Вернее, свое производство.

Но не о них.

О моей соседке. Оле.

Оля не была педагогом. Думаю, она на рынок как через порог квартиры перешагнула. Смазанная тушь. Мешковатое пальто. Сигарета. И кофе с коньяком с утра. У нас не то чтобы ладилось. Но и не ругались. Просто «привет-пока». Там много еще чего. Но это целая жизнь.

Так вот.

Оля торговала шубами. Китайским. Из козла. Крашеными. Уродливыми.

Приходила с утра. Развешивала товар лицом. И пряталась в палатке. В глубине. Как паук.

Ждала.

Пока ее покупатель приблизится.

Ее целевая аудитория – женщины. Средних лет. Такие же бесформенные, как шубы. Кто из паспортного стола. Кто колбаску взвешивал. В магазине. Иногда они приходили вдвоем. С подругой как бы. Останавливались рядом с палаткой. Зависали. И одна другой: «Смотри. Шуба какая. Из козла».