. Он возглавляет иностранный отдел нацистской партии. Баварский министр юстиции разглагольствовал о новых законах, введенных в действие с целью обеспечить единство Германии, о подчинении евреев и о торжестве нового духа в нацистском государстве, которое он считает чуть ли не совершенством. Он придерживается нацистского толкования взглядов Гегеля на государство: все крестьяне, а равно и рабочие в городах радостно и самоотверженно служат нацистскому государству. Справа от меня сидел сотрудник министерства пропаганды. Я спросил его, считает ли он, что рабочие и крестьяне действительно столь радостно отдают все свои силы государству. Он ответил: «Да, безусловно». Розенберг, сидевший слева от меня, отнюдь не производил впечатления воспитанного и образованного человека, несмотря на то что он является автором пресловутого классического нацистского сочинения «Миф двадцатого века».

Среда, 31 января. Сегодня я был на обеде у доктора Курта Шмитта в Далеме. Министр экономики живет в огромном доме, отделанном с большой роскошью и в то же время со вкусом. Среди гостей оказалось несколько бывших аристократов, которые держались очень скромно. Шмитт – баварец, крупный помещик. Видимо, он ярый приверженец Гитлера, хотя в своих речах смело выступает против некоторых сторон нацистской политики. В день моего приезда в Берлин он произнес речь по вопросам экономического восстановления, которую я счел тогда интересной, хотя и несколько консервативной.

Четверг, 1 февраля. Нынешний день – прекрасная иллюстрация сумасбродства, царящего в дипломатическом мире. В половине девятого вечера, после трудного и хлопотливого дня в посольстве, я с женой поехал во дворец, занимаемый итальянским послом. В то самое время, когда Италия объявляет себя неспособной выплатить хотя бы часть миллиардного займа, который она получила у Соединенных Штатов в 1918 году и который был ей тогда жизненно необходим, итальянский посол Витторио Черрути приглашает нас во дворец, заново перестроенный и расширенный, убранный самыми дорогими украшениями, какие только можно себе представить.

Когда мы поднимались по широкой вьющейся лестнице, по обеим ее сторонам стояли навытяжку слуги в ливреях XVIII века и в париках, завитых и покрашенных в стиле эпохи Людовика XV. В приемной собралось около сорока гостей, среди них были дипломаты, одетые в парадные мундиры, и немцы в военной или нацистской форме. Столовая оказалась невиданных размеров. Каждым четырем гостям прислуживал особый лакей. Стоя навытяжку за стульями, лакеи ловили каждое движение ножа, вилки и не знаю уж чего еще! По моим подсчетам, этот прием должен был обойтись по меньшей мере в 800 долларов; дворец же почти не уступает величиной Белому дому в Вашингтоне, а роскошью отделки даже превосходит последний. И тем не менее Италия якобы не в состоянии выплатить ни одного доллара в счет своего долга!

Я сидел слева от синьоры Черрути, очень умной женщины, по происхождению венгерской еврейки, на чей счет немцы не осмеливаются отпустить ни одного намека. Ярая венгерская националистка, она все время говорит о своей «несчастной стране» и живет надеждой, что наступит время, когда ее страна снова станет господствовать на Балканах. Об Италии, которую представляет ее супруг, она говорила очень мало. На столе было много дорогих цветов, у каждого прибора стояли по три или четыре бокала, а кушанья подавались на огромных серебряных подносах в массивных серебряных блюдах. За столом не велись никакие общие разговоры, да и вообще не было сказано ничего заслуживающего внимания. Просто чванливое дипломатическое торжество – и ничего больше.