Я подняла книгу с покрывала. Ольга Конашова, «Отец». На обложке ржавый гараж. Я открыла первую страницу и стала читать вслух:

«Исповедь первая.

Меня часто спрашивают, почему я убита горем. Мои мужчины, мои психологи, мои фанаты. И с моих губ сходит слово “отец”.

А ты, отец, помнишь? Кислые червяки. 12 сентября 1997 года. Я сказала: “Купи”. Ты сказал: “Прости, ты дралась, материлась…” О да, папочка, лучший урок: забудь про самовыражение, соответствуй чужим ожиданиям, будь peoplepleaser! Иначе ожидай токсичной агрессии!

Плачу. Мой гештальт-психотерапевт сказал: “Вы слишком…” – а мой экстрасенс закончил: “…много плачете”. Ты, отец, тоже так говорил, когда я нестандартно упала на пол в магазине и рыдала о червяках. О червяках, перекатывающихся в моем локусе контроля, вращающихся в моей темной триаде, ползающих по моей первотравме?

Нет, отец, я тебя не прощаю!»

– А скоро эта книга закончится? – спросил Робкий Рома.

– Можешь сразу прочесть концовку, если не терпится, – сказала я и дала книгу Робкому Роме.

Сама завела у себя на ноутбуке файл с текстом. К сожалению, в названии книги и имени автора знаков было мало.

Робкий Рома прочел:

«Иногда я беру такси и заезжаю к отцу. Он так и живет в своей вонючей дыре – в Подмосковье. Из окна видны мрачные дома, труп висит на дереве. “Дочка, твои книжки хорошо продаются, поможешь мне переехать?” Нет, отец, свои денежки я лучше потрачу на регрессивный гипноз и психодраму. А ты думал, ты не заплатишь за то, как со мной обращался?! Сковывал меня рамками, обесценивал мою самоактуализацию?! Конечно, я дистанцируюсь от тебя на такси в Москву!

Часто я смотрю в зеркало и вижу твои черты: тонкие губы, черные брови и тупые злые глаза. Я сама как мой отец. Но я не отец. Я дочь».

– Давай договоримся, что последние два предложения – это основная мысль произведения, – сказал Робкий Рома.

Я записала их в док.

– А что написано на обратной стороне книги? – спросила я. – Может, кто-то уже проанализировал ее за нас?

Робкий Рома посмотрел заднюю обложку.