Воскресенье наступит через несколько часов, а я так и не решила, хочу «быть готова в семь тридцать» или продолжить спать. На одной чаше весов лежало любопытство, на другой ― потерянный выходной.

28 марта

По-хорошему, эту запись надо было сделать еще вчера. Но события воскресенья измотали меня вконец, поэтому пишу только сейчас.

Спала я плохо. С метаниями и пробуждениями. Но странный, хоть и прерывистый сон продолжался, переходя из серии в серию. Снилось, будто я еду к друзьям за борщом, чтобы накормить сына (у меня нет сына). К ним добралась на троллейбусе, они опрокинули в тарелку половник. Рванула обратно, а на улице пробка, поэтому беру такси, понимая, что ребенок голодный. Еду кругами, но добираюсь… к маме, у которой мы, оказывается, и живем с этим ребенком, но без папы. Несу тарелку, боясь расплескать, а сын уже ест борщ ― соседка поделилась. Смотрю: в моей тарелке немного жижи, в которой плавает кусок мяса и штук пять мелких луковичек севка. Мне и обидно, что я зря таскалась, и радостно, что ребенок сыт.

В таком внутреннем раздрае и проснулась, не понимая, чего от меня хочет будильник, тренькающий в шесть тридцать. Полежала немного и начала осваивать действительность, первым делом вспомнив, что выход в семь тридцать предполагал подъем на час раньше.

Ванная была свободна: опасаясь моей утренней активности, мальчики затаились в своих комнатах, выжидая, пока я приведу себя в порядок. Мысленно проговаривая монолог-приговор, я выдавливала зубную пасту на щетку, машинально отмечая, что она вдруг приобрела зеленоватый оттенок и почему-то вместо того, чтобы остаться сверху плотным кусочком с задранным вверх хвостиком, неожиданно стала впитываться вглубь щетки. А потом над ней взмыл вверх и поплыл к носу мыльный пузырь новомодного геля для душа.

Вытеревшись наспех, поскольку время поджимало, я, скрежеща зубами, втайне продумывала план мести за необходимость натягивать колготки на чуть влажные конечности. Меня поймет любая женщина, работающая в офисе с жестким графиком и обязательным дресс-кодом: тонкий материал ожидаемо перекрутился вокруг ноги и, несмотря на все попытки исправить положение, сжал ее в плотное удушливое кольцо. Мне показалось, что на шее затягивается удавка. Сняла, а колготки остались в той же позе свернувшейся кольцами Нагайны. Достала новые.

Через пятнадцать минут вышла в залу. Сонные парни яростно что-то обсуждали, но, увидев меня, стихли.

– О, Господи! ― простонал Коля и, издав звук сдувшегося шарика, бросился к себе в комнату.

Олег ехидно прищурился:

– Людк, а Людк! Глянь, че делается, – произнес он голосом актрисы Нины Дорошиной любимую фразу из фильма «Любовь и голуби». И продолжил: ― Людк, а ты в церкви-то бывала?

Ничего не подозревая, честно призналась, что «эта ваша религия меня никогда не интересовала». Мне в церкви было не по себе, неуютно что ли. Пару раз заходила в музеи в бывших церквях, но прикола ― зачем смотреть на иконы как на картины – не поняла и быстро ушла. Хотя одна выставка старинных украшений и вышивок мне понравилась. Я бы даже пару украшений там купила, но стоили они как крыло самолета.

– А почему ты об этом спрашиваешь в семь утра? Другого времени не нашлось?

– Так мы вроде как туда и собирались, о чем я тебя предупредил накануне.

– Ты сказал «пойдем на службу», я точно помню. О церкви речи не было.

– Так служба в церкви и бывает. А где еще?

– Я решила, что ты ополоумел и начал так называть нашу лабораторию.

– Ясно.

Олег затих, и тут, судя по выражению лица, его осенило:

– Ты хочешь сказать, что не видела, в чем женщины ходят в церковь?