«Вот, – говорил своей жене, – я кролика купил. Делай котлеты. Или что ты там можешь приготовить». И доставал кошку.

Но потом дядя умер. Просто облокотился на мамину спину – и умер.

Мама сказала, что ходить по городу без ножа нельзя. Бывали разные ситуации. Тогда хлеб ещё возили на лошадях. Вдруг – обстрел. Все разбежались. А лошадь убило снарядом. И мама принесла тогда кусок мяса. Конину. Сделала из него котлеты. Какие котлеты были! Объедение!

Август 1941 года был ещё терпимым. Еды ещё было достаточно. Сентябрь – уже хуже. В сентябре сгорели Бадаевские склады. Замкнулось кольцо Блокады. Голод тогда не сильно ощущался. Но мы с младшей сестрой уже «промышляли». Услышали, что на Измайловском проспекте ресторан обслуживает военных, а после 19 отдаёт всё, что оставалось, людям.

Мы заняли очередь в 6 утра. Периодически проводили переклички. В конце концов мы попали, наверно, в двадцатку тех, кто попал в ресторан.

Официанты разносят суп. Мы попросили добавки. А сами потихоньку слили в кастрюльку. Затем принесли второе. Мы тоже взяли по две порции – и тоже в кастрюльку. И компот – в баночку. Вот, мы всё собрали и отнесли домой.

Этой еды нам хватало на 2 дня. А потом снова пошли. Заняли очередь. Где-то за час до открытия Таня захотела пойти домой. Подходит время. А Татьяны моей нет. Я нервничаю: почему она так долго не приходит? Мне уже пишут номер на ладони. Я про Таню говорю. А мужчина отвечает: «Ничего не знаю. Нет – значит, нет».

Потом идёт моя Татьяна – пасмурная. Я на неё кричу, она молчит. Молчит – и протягивает мне конверт. Я беру, раскрываю, а там извещение. Похоронка на папу: «Геройски защищал Родину. Умер от ран 4 августа 1941 года».

И мы заревели с ней. До этого она держалась. Поэтому и не шла. Расстроилась. Помню, мы плачем, вокруг все плачут. Потому что у каждого что-то или кто-то.

Её, конечно, пропустили. Набрали мы снова еду. И всё, больше мы в ресторан не попадали. А с 1 октября он и вовсе перестал отпускать еду.

Мы с Вовой всё время сидели дома. Мне – 2 годика, ему – 4. Мы всегда раньше топили печку. А это – военное положение. Дома не отапливались. Но по привычке мы с ним сидели у этой холодной печки.

Нам мамы приказывали никуда не выходить. И мы всё время ждали, когда они принесут покушать. А что кушать? Хлеб, который проглотил – и его нет. Только крошки пальчиком собираешь потом.

Мамы уходили на Васильевский остров. Нужно было перейти через Неву. На это у них уходил целый день. Ушли рано утром – а возвращались вечером. Там, видно, ещё помогали в госпитале. Много раненых было. И чтобы получить чашку этого бульона из обмывков, надо было поработать.

Иногда приносили очистки от картошки. Мыли их и варили. Но нам, конечно, старались меньше этого давать. Хлеб они почти весь нам приносили. А это сами ели – нас оберегали. Что там могло быть? Смывка с тарелок…

Но ничего… Спасибо, и это было. Выжили всё ж таки.

Чтобы мы кушать не хотели, чтобы двигались, мама постоянно нас чем-то занимала. То мы распускали чулки: мама начинала, а мы с братом и сестричкой мотали клубочки. Потом мама приходила и показывала нам, как вязать. Чтобы мы шевелились.

Когда наступили холода, жались друг к другу. Сестра читала нам книжечки. И мы слушали. Читали, говорили в полудремном состоянии. Шевелиться уже нельзя было – мы берегли силы.

Топили буржуйку. Но не книгами. Книги жалко было. Топили какой-то мебелью, обогревались понемножку. Закутанные все сидели. Не шевелишься – как будто тепло. Как только шевельнулся, холодок пробежал по телу. Так и сидели, как птички, нахохлившись.