Мы с младшей сестренкой во дворе гуляем. И там же мальчишки, постарше нас. Пришла женщина – зовет грузить платформы песком. Никто даже не задумался. Пошли, сели в трамвай, нас повезли на песчаный карьер – уж и не знаю, где он был. Дали нам лопаты, показали, что надо грузить.

Грузим. Черенки лопат такие корявые. Мозоли кровавые были на руках. Загрузили мы две платформы – приезжает следующий состав. И ещё один. И ещё.

Уже темно. Мальчишки хитрые были. Отдают нам лопаты, говорят: «Мы пойдем смотреть, как аэростат поднимают». Пошли и не вернулись. Комары жрут. Никто не забирает у нас лопаты. В общем, приехали мы первыми, а уехали последними. Уже солнце вовсю светит. Идём, у сестренки ноги заплетаются. Мама стоит у ворот, зареванная. Говорит: «Я уже шла в милицию заявлять, где вы».

А мы песок грузили. Понимаете, не было тогда, как сейчас: «А что я буду иметь за это?». Надо – значит, надо.

Продавали тогда на рынке студень. А люди ж голодные – всё, что угодно ели. Студень этот делали из столярного клея.

Как-то мама принесла костную муку. Что это такое? На фабрике при производстве пуговиц высверливали дырки. Пыль, которая оставалась, и была той самой костной мукой. Она накапливалась в отвалах. Вот, что ели в тем времена.

Если падал человек, особенно мягенький, то мякоть обрезали.

Один раз мама купила холодное – а там палец. Мы холодное до сих пор не едим. Даже если дома варю, сама не ем. Не могу.

Хоть было холодно и голодно, но мама понимала, что ребёнку нужен свежий воздух. Поэтому одевала меня, брала за ручку, саночки, ведро – и за водой на Финский залив, на «Голландский ковш». Народу вокруг проруби много было. Это ведь целый процесс – наклониться, ковшом черпать воду в ведро. И вот, как-то мама поставила меня с саночками в сторонке, а сама пошла за водой. Набрала ведро, оборачивается – ни меня, ни саночек нет.

Смотрит – женщина пошла, меня за ручку повела. И саночки. Как-то мама нас догнала, я не знаю. Схватила меня за руку, вырвала у той женщины. Потом мама рассказывала: глаза у неё такие были… ненормальные… Людоедка.

Как она меня уговорила, я, естественно, не помню. Наверно, сказала, что конфетку даст. Много ли надо 7-летнему ребёнку? Так что могло быть всякое. Котлеты, наверно, были бы вкусные… Да…

Мама приобрела судочки, и сестрица ходила в садик за пайками. Она была достаточно пухленькая. Мы все были пухленькие, потому что до Блокады хорошо питались.

Сестрица получила пайки и возвращалась обратно. А позади шёл мужчина: «Девочка, ты куда идешь? Что несешь?»

А видно было, что у неё судочки в руках, значит, еду несёт.

«Кто тебя дома ждёт?» – «Братик и сестричка».

Проходят они мимо трамвайных путей. Вышла стрелочница и зазывает её:

«Видишь?» – кивает на мужчину.

«Вижу. А что я должна была делать?»

Стрелочница оставила сестрицу у себя до конца смены, а потом провела домой.

Когда сестра рассказала маме, та больше не отпускала нас из дома.

Мама у меня была добрая, наивная. Идёт как-то по улице, держит в руках наши карточки. Мужчина какой-то подошёл, выхватил – и всё. Остались без ничего. Даже без этих 125 г хлеба. Что там за хлеб был? Один воздух, кушать нечего. А мы и без этого остались.

Что делать? Мама пришла к своей начальнице, говорит: «Выручайте меня, карточек нет».

У тети Веры, маминой начальницы, муж служил в Кронштадте. Морякам давали пайки и шоколад. У них было двое детей. Поэтому он старался один-два раза в неделю приносить им свой паёк.

Тётя Вера пожалела маму и стала делиться с нами шоколадкой. С собой не давала – знала, что мама слишком добрая, может ещё кому-то. Поэтому всегда разламывала нам кусочек пополам, мы съедали – и она говорила, когда прийти в следующий раз. Так тётя Вера три дня кормила нас шоколадом. А потом мы получили карточки на следующую декаду.