Плотно пригнанная зимняя рама не позволила Алексею Афанасьевичу расслышать, что она сказала, но ее действия были исполнены отчаянной решимости. Она вскочила, угрожающе занеся над собой руку с зажатым в ней чем-то, похожим на нож. Тиличеев испуганно замахал руками, потом умоляюще прижал их к груди, не переставая безмолвно, но горячо, протестующе мотать головой. Его пантомима возымела действие: девушка замерла, вглядываясь в незнакомца. Так они простояли не меньше минуты, вперив взгляд друг в друга, пока Тиличеев не почувствовал, что даже его горные сапоги скользят по заледенелой опоре, если не держаться руками. Девушка сделала шаг ему навстречу, все еще опасливо на него глядя и не выпуская из своей ручки нож, вблизи оказавшийся костяным ножичком для разрезания бумаг. Но совсем близко подойти она не успела – Тиличеев с шумом рухнул на снег, уронив шапку и растянувшись во весь рост.

Он вскочил так быстро, как только смог, и принялся торопливо кланяться, попутно рукавом обивая с себя снег. Снизу ему только смутно виднелся светлый силуэт в окне, но господин Мордюков, подбежав, делал какие-то знаки руками, и девушке, и самому рухнувшему рыцарю. Лишь спустя минуту-другую, уже будучи оттащен дальше от дома, Алексей Афанасьевич смог расслышать, что ему бормочет его названый оруженосец:

– Полно, господин Тиличеев, не ровен час, услышит кто!.. далеко ли до беды! Охолонитесь, не то прислуга набежит, да барыне доложат, тогда Софьюшке и вовсе туго придется!

Тиличеев стоял, тяжело дыша, и все никак не мог нащупать крючки, чтобы застегнуть распахнувшуюся шубу. Потом засмеялся, и, схватив за плечо своего спутника, сам потащил его в сторону садовой калитки.

– Эх, прямо роман! Даже не думал, что меня так зацепит! Благодарствую, Степан Матвеич, кровь мне разогнали!

– Сам вижу… – отозвался господин Мордюков, почти на бегу. – Теперь верите, что все в точности обстоит, как я вам сказывал?

– Ничего не прибавили! И девица хороша, глаз не отвести, и напугана, и в печали… Теперь пора остановиться и дальнейший ход действий обсудить. Я разумно говорю?

Мордюков согласно кивнул и стал в тени старой ели, на всякий случай опасливо оглянувшись.

– Вы заготовили послание, о котором я вас просил? Давайте – протянул он руку.

– Всеконечно – Тиличеев достал из-за пазухи лист бумаги, свернутый в несколько раз. – Жаль, сухо написал – мол, прослышал о вашем бедственном положении, желаю выразить вам сочувствие, не в силах ли чем помочь… Сейчас бы добавил что-нибудь более романическое, да возможности нет…

– Не придумано еще чернил, которые на морозе писать могут, а карандашиком оно невежливо выходит – забирая послание, согласился Мордюков. – Листок-то великоват, надо бы записочку на малом лоскутке бумажки… Ну, да попробую передать, семь бед – один ответ. Я сей же час потихоньку в дом пройду, авось никто внимания не обратит, что моих санок не видать. А вы, господин Тиличеев, прямиком в свой возок отправляйтесь, теми же пятами вон, и меня там дожидайтесь. Да велите кучеру все же поближе подъехать – уж больно студено мне будет к вам добираться.

– Стойте, оруженосец! Постарайтесь на словах передать Софье, чтобы завтра днем она попросилась хотя бы по двору прогуляться.

– Это вы дело говорите! – отозвался Мордюков. – Днем оно не так подозрительно. Приложу все старания.

Из частной беседы с Кристиной Ереминой

– Кристина, мне сказали, что вы хорошо знаете Анну Лапину. Это так?

– Конечно, знаю, мы в параллельных классах учились. А это правда, что Витьку Лапина арестовали?

– Вам, как коллеге, могу сказать – правда.