– Позвольте, господин Тиличеев, познакомить вас с моими гостями… – она слегка, но настойчиво потянула его к центру гостиной. – Отставной ротмистр Нежданов… Титулярный советник Колобродов… а это, прошу любить и жаловать, верный друг нашего дома, Семен Порфирьевич Берко-Беркович.

Марья Спиридоновна протянула ручку тому самому красногубому толстячку, милостиво ему кивнув. Представив ему нового гостя, она взяла их руки и многозначительно соединила, слегка тряхнув. – Надеюсь, вы станете добрыми друзьями и моей опорой!

Оставив нового гостя в некотором замешательстве, хозяйка захлопала в ладоши:

– Господа, вы сейчас услышите совершенно новую пиесу, сочинение никому еще не известного венского композитора, Бит… Как, Poline? Бетхоовена, самоновейшая музыка!

Полинька, не тушуясь, села за рояль, и заиграла бойко и смело, быстро перебирая по клавишам ловкими пальчиками.

– Рояль, заместо старых клавикордов, нам только к Рождеству доставили – доверительно поделилась Марья Спиридоновна, став рядом с Тиличеевым, и неприкрыто любуясь дочерью. – Еще год назад заказывали, но теперь уж девочка моя не будет жаловаться, что клавиатур слишком короткий для нынешней музыки. Обратите ваше внимание, как на самых краях звучит, просто мурашки по спине! Я, Алексей Афанасьевич, дочери все самое лучшее даю, что только могу доставить в нашей глуши. И музыке ее учила, и языкам, как бы меня здешние кумушки не порицали – дескать, зачем девице учение. Ан пришли другие времена, и для семейной жизни не только грибы солить уметь надобно. Но каких бы широких взглядов я, как мать, не придерживалась, нравственность для меня – первостатейное дело. Моя Poline в иных делах сущее дитя, вы просто не поверите!

– Тогда можно ей доверять исполнять произведения господина ван Бетховена. Мне приходилось наблюдать в Вене, как иные дамы при слушании его музыки впадают в такой восторг, что его сравнивают с неким состоянием… как бы это сказать… Незнакомым для юных невинных девиц!

Алексей Афанасьевич, мысленно ругая себя за колкость, тем не менее с легким злорадством наблюдал, как Марья Спиридоновна густо наливается багровой краской.

– Вы… шутить изволите, сударь? – пролепетала хозяйка, незаметно для себя прикасаясь к горящему малиновому уху. – Иначе как понимать ваши слова?

– Простите, сударыня, что смутил вас. Но впечатление, производимое на слушателей музыкой ван Бетховена, столь велико, что…

– Как тогда в приличных домах позволяют исполнять такое… такую… Нет, что же это на свете творится! Музыка, самое невиннейшее из искусств, и… Нескромные романы можно припрятать, слишком смелые рисунки и картины убрать с глаз долой, покуда девицы замуж не выйдут, но как в нотах разобраться?!

– Прошу простить, сударыня, что я посмел обеспокоить вас. Пиеса, что так прелестно исполняла ваша дочь, не что иное, как обычный контрданс; я имел в виду другие, более смелые произведения этого автора. Мне приходилось слышать в Вене выступление молодого Людвига ван Бетховена – это по впечатлению настоящая буря в открытом море.

– Все-таки, значит, в приличных домах слушают этого… он голландец? Ах, неважно! – успокаиваясь, проговорила Марья Спиридоновна. – Как, вы уж откланяться желаете? Непременно обещайте мне быть у нас снова как можно скорее. А лучше всего… – она заговорщически приблизила губы к уху гостя – приезжайте завтра, можно днем, по-свойски, запросто… Я понимаю, здесь много людей, которые вам неинтересны, а я, как хозяйка, должна всем уделить внимание, всех обласкать. Но завтра… Никто мне не помешает насладиться вашим обществом, я и моя девочка будем слушать ваши рассказы о дальних странах, о знаменитостях, с которыми вы знакомы! Нет, нет, и слушать не хочу, вы возражаете из скромности! Итак, до завтра, любезный Алексей Афанасьевич!