– И мы наслышаны о таковых порядках! Сын мой, гвардии подпоручик, писал недавно, что государь навещал их полк, и недоволен остался мундирами – пенял, что сукно чересчур тонкое, дорогое. Пришлось спешно новый мундир заказывать, а портных дел мастера ныне работой завалены, дорожатся сверх всякой меры. Вышел мундир толстого сукна куда как недешево, стоит больше, чем прежний. Позвольте на минутку вас оставить, надобно по хозяйству распорядиться – почти грациозно поднялась хозяйка и посеменила мелкими шажками, улыбаясь и кланяясь прибывшим гостям.

– Не имею чести быть знакомым с вашим превосходительством, но коли дражайшая Марья Спиридоновна так отметила нового гостя, стало быть, вы действительно важная персона.

Вставший при уходе госпожи Щелыгиной Алексей Афанасьевич обернулся. Рядом с ним оказался дробненький старичок в пудреном парике, в старомодном кафтане и с припомаженными морщинистыми щечками.

– Рекомендую себя сам, на правах друга дома: коллежский асессор Мордюков, здешний обитатель. А вы, стало быть, Алексей Афанасьевич Тиличеев, новая звезда этих богом забытых мест?

– Рискую показаться невежливым вдвойне: вы, господин Мордюков, возвели меня в звание превосходительства совершенно напрасно. И места сии, к первопрестольной столице, Москве, недалекие, зря так унижаете. Я немало губерний в России видывал, и, поверьте, эти земли далеко не в последних станутся.

– Приятно слышать, господин Тиличеев! Наслышаны мы, что вы не только Россию успели повидать, но и иные страны – государства. Тем ценнее, что родные места для вас дороги остались. Также чрезвычайно рад, что наружность ваша столь благородна и привлекательна, это очень кстати…

Тиличеев открыл было рот, чтобы осведомиться, для чего это незнакомому человеку понадобилась его наружность, но промолчал. Мало ли таких старичков в истрепанном платье таскается по всем домам и говорит любезности в надежде и дальше получать приглашения к обеду. Старичок, однако, взглядом нового знакомца не смутился:

– Сомневаетесь, сударь, в моей близости к уважаемому семейству? Смущает вас, что мой кафтанишко давно строен и поистрепался, как и я сам, грешный? Нет, милостивый государь, я человек в сей местности нужный и по-своему известный, а вид мой проистекает оттого, что приходится изо дня в день в дороге находиться. Я многие семейства близко знаю, и многих и тайн, и сведений хранитель. Это же семейство особенно люблю, и бываю здесь охотно, ибо истинную отраду очам своим нахожу. Две девицы прелестных, и образованы на диво. Роялю здесь не форсы ради поставили, и французскому языку обе учены. У Марьи Спиридоновны старичок-француз много лет живет, он еще со времен кроткия Елисавет в Россию въехал. Сейчас уже уроки девицам не дает, и сам старенек, и ученицы выросли. Так только, приходит каждый день на родном языке поговорить, и на свежие личики полюбоваться. Живет в особом флигельке с полным сервизом – дрова, свечи, уксус…

Однако ж, отчего только Полинька к гостям вышла? А Софьюшка, отрада очей моих, куда ж подевалась? Неужто больна? Пойду поразведаю…

Старичок поклонился пудреной головой, отставил потертые локти и заспешил к боковой дверке. У рояля слышался смех, какой-то немолодой, но вальяжный красногубый господин с выпуклым брюшком басовито гудел на ушко Полиньке что-то такое, от чего она запрокидывала, смеясь, кудрявую темноволосую головку, показывая беленькую, полную шейку. Показалась Марья Спиридоновна, успевшая сменить платье и перо в волосах, и Полинька отвернулась, все еще посмеиваясь. Марья Спиридоновна одним взглядом окинула свою гостиную, поклонилась вновь прибывшим гостям, и снова заторопилась к Алексею Афанасьевичу, оправляя кисейный шарф на круглых плечах.