Каин принял тяжелую вазу. Повертел. На ней с одной стороны была пожелтевшая керамическая фотография человека со старыми подкрученными усами. Внизу что-то написано.

Прочтя написанное, каин побледнел и спросил зловеще:

– Ты где это, падла, взял?

– Там. Н-на буфете стояла… В смысле на…

– Ты хоть знаешь, паразит, что ты принес?

– А ч-черт его знает. М-может, кубок какой. Вишь, усы к-какие. Видно, борец.

– Это у тебя на голове заместо головы кубок. Переходной. – Каин сел на сундук, промокнул лысину. Затем попытался открыть крышку вазы. Крышка поддалась. В середине было пусто.

– А в середине что было?

– Н-ну. – Лом шмыгнул, прибитый таким поворотом. – Я к-когда снял, вижу тяжелая. Д-дак я крышку свернул… В смысле шишкой эт-той об шкаф п-постучал. Она и отскочила. Д-ду-мал, они там чего-то и п-приныкали…

– Ну, – подгонял каин.

– Ну, а там дрянь к-какая-то. Вроде, корм для рыбок.

– Корм вроде, – сарказм в голосе дяди Леши был едким, как серная кислота.

– Видали рыбака, – спросил он кого-то, меряя переднюю мелкими ленинскими шажками. Лом наблюдал за ним огорченно, переминая в руках чужие рейтузы.

– То он простыни с веревки украл, – распалялся каин. Он даже остановился, чтоб еще раз удивиться человеческой глупости. – Это ж додуматься! То физкабинет ломанул, детей науки лишил… Молчишь! Господи! Все люди как люди, воруют что надо… А это отщепенец какой-то… Теперь вот урну погребальную спер… Корм для рыбок! – вспомнив, передразнил он. – Ты же прах покойного человека высыпал… Подобеда Порфирия Платоновича, – прочел он надпись на урне. – Богохульник.

Как все пожилые люди, дядя Леша был частично верующим. Лом слушал все это, боясь выдохнуть. Кончик носа у него покраснел от такого несчастья.

– Не отличить погребальной урны, – продолжал каин и высморкался. – Чему тебя только в школе учили, скотина… Ты ж у людей самое дорогое увел: прах родного и близкого. Они его, – тут он прочитал подобедовские даты, – они ж его почитай восемьдесят лет берегли. Пыль каждый день вытирали. Так нет, нашелся один – украл… Ты у них барахло укради. Сервиз там, люстру – наживут. Еще активней станут работать, держава тебе спасибо скажет. А где они другой такой прах возьмут? Где, а?

Лом молчал.

– Говорю тебе как родному: завязывай с этим всем. Ты неперспективный.

Лом вытер рейтузами лицо, продолжая молчать. Дядя Леша еще немного побегал, успокоился и сказал:

– В общем, так: люди эти где?

– К-которые?

– Которых брал?

– Уехали до вторника.

– Тогда так: урну на место, прах сгребешь назад, и чтоб все красиво!

– Н-не могу, – засопел Лом. – Я там подмел, а то беспорядок!

– Это мене не касаемо! – взвился дядя Леша. – Чтоб прах был. Настоящий. Принесешь, я проверю. Понятно! А нет, так про тебя, гада, заметку в газету пропечатаю. И заголовок придумаю – не обрадуешься.

– Понял, – угрюмо прогудел Лом, надевая в дверях шапку.

Он шатался по улицам, соображая, как быть. Не отцепится ведь каин чертов. «Агитатор», выругался он. (Дядя Леша числился в жэковском активе и читал по понедельникам про международное положение). «И чего я ее взял, – думал Лом.– Тяжелая ж!» Тут он обнаружил в руке синие рейтузы, выбросил и обругал ни в чем не повинных хозяев: сволочи. Покойника дома держат. А деньги прячут. Крохоборы. Бегай теперь из-за них, расстраивайся».

Лом присел на скамейку и стал думать. Но вместо мыслей была одна злость. Под ногами, чему-то радуясь, топтались голуби. Лом раздраженно замахнулся на птиц кепкой. Голуби и улетели. Но легче не стало. Он встал и пошел выпить пива, встретил там старого кореша по кличке Булень. Поговорили, но про горе свое Лом не сказал – постеснялся. После пива Булень заторопился по делам, и Лом вновь остался один. «А то, может, и правда, набрать золы и принести», – думал он. – Нет, обнаружит, параша чертова. Нельзя». Мысли стали совсем дикие. Например, украсть в морге покойника и попросить, чтоб кто спалил… «Так кто ж возьмется? – засомневался он. – Одни сволочи кругом. А потом это ж не «Огонёк», что сунул спичку и всё, тут специально надо».