– Вы, Анфиса, скорее всего, будете смеяться, но я порекомендую вообще не заморачиваться этим вопросом, – Костя сделал вид, что не заметил ни неловкого комплимента, ни очевидного поддавливания. – Если ваш уважаемый читатель не может отличить красный цвет от зеленого, то ему никакой аппарат не поможет. А если может, то пусть не занимается перфекционизмом.

– Чем-чем, простите? – на лице у девушки отразилось опять легкое смятение.

«Совсем слаба головкой», – подумалось Косте… – То есть поисками совершенства там, где его быть не может. Все эти аппараты – не более чем помощь глазу, – проговорил он, пуская дым в потолок. Ему было уже жаль варенья, истраченного на эту самую Анфису. Вот так почти всегда и бывает, присылают какую-то бестолковку, объясняй ей элементарные вещи…

– Ну да, конечно, – девушка внезапно вспомнила, кто кого тут интервьюирует, и решила перехватить инициативу в разговоре. – А давайте ненадолго вернемся в прошлое. Как вы вообще стали фотографом? Что вас сформировало?

– Так уж оно само случилось, – смягчился Костя. Было видно, что ему приятно отвечать на этот вопрос. Он даже улыбнулся. – Я ведь фотограф в четвёртом поколении. Мой прадед ещё до революции держал фотомастерскую в Воронеже, деду потом всё передал – деда, правда, большевики убили, отец мой тоже вот этим жил, вот так само собой ко мне все и перетекло. Когда я был ещё совсем маленький, крутился под ногами у отца – смотрел, как он ставит свет, как смешивает реактивы, как проявляет и печатает. Тогда ещё фотография была дорогим удовольствием и к этому относились соответственно. Никому в голову не приходило фотографировать любимого котика или еду. К фотографированию относились, я бы сказал, почтительно. Люди в свой выходной день шли в фотоателье как в серьезное место. Одевались как в гости. Делали в основном семейные фото. Она обычно сидит, он – стоит и рука на её плече. Ну или наоборот. Батя в этой, казалось бы, нехитрой сценке, достиг совершенства – в плане композиции, я имею в виду. Если, например, пальцы на женском плече были растопырены, то это означало, что муж – тиран. А если она скрестила руки на коленях, то это означает, что она наставила рога супругу. Ну и много прочих нюансов. Сейчас они уже не имеют значения… Так, чисто историческая справка… Зарисовка о нравах давно ушедшей эпохи…

– Очень интересно. А как происходило ваше обучение, Константин Георгиевич?

– А очень просто. Папа мне часто поручал некие мелкие работы, и если я их запарывал, то он мне слегка выписывал.

– Простите, я не поняла – что выписывал? Это как?

– Дитя моё милое, – что полагается, то и выписывал. По-русски это называется вполне определенным словом, но вы же так не напишите. У вас же гламурный журнальчик-то. Поэтому можете написать, что он мне выписывал несколько воспитательных таблеток. Очень действенное средство, кстати. И ещё. Вы, девушка, все-таки не забывайте, что когда я рос и, как вы говорите, формировался – на дворе был социализм. Очень странное время в плане морали, но замечательное время в плане фотографирования. Вот сейчас, собственно говоря, почти нечего фотографировать-то. Типажи сейчас все довольно примитивные пошли. Ну, или вернее сказать – однослойные. Фотографирование с какого-то момента раздвоилось. Человек – он тем более интересен, чем более он носит в себе. Иногда это прорезается во взгляде, в случайном жесте, в оброненной фразе. Люди, до тех пор, пока они не привыкли к тому, что их в любой момент могут сфотографировать – они были тогда иные. Человек, фотографирующийся осознанно, – это одно. Человек, полагающий, что он наедине с собой, – это другое. Папарацци – вот настоящие открыватели человеческих глубин и человеческого естества. Стать папарацци – это высший профессионализм. Это как быть хирургом, в определенной степени. Но об этом не говорят вслух. Это якобы нарушает неприкосновенность частной жизни. Хотя, по-моему, тут есть о чем еще подумать…