– Ты не меня затыкай. – Танька откидывает листы в сторону. – Ты его заткни.

– А что, я неправ? – Сыч продолжает бунтовать.

– Ребята, – пытается влезть Петр. – Ребята, успокойтесь.

Потолок гремит, под светом ламп обостряются трещины далеких времен.

– Э, кукловод, молчи, тебя не спрашивали.

Молния за молнией. Танькины губы продолжают шевелиться. Скулы Сыча обнажают жилистый надрыв… Сумрачный угол вырисовывается фосфорными очертаниями Петра.

– Ребята… – повторяет он раз за разом.

– Тихо! – взрывается Серега, следом гремит гром.

– Тихо! Да успокойтесь же вы!

Собрать актеров с разных театров вместе оказалось, все равно что смешать водород с хлором.

– Это вы там, – Танька привстает, – в своем областном зажрались, ни спектаклей нормальных, ни людей. Непонятно только, за что вам деньги платят.

– Деньги, – хохочет Сыч.

– Нам бы ваш бюджет.

– Да на хрен вам наш бюджет, у вас никакой фантазии. Только свои танцульки да комедюльки ставить и можете! Вас критик энурезный похвалит, вы и рады, себя чуть ли не Элиной Быстрицкой провозглашаете. Вот вам, – Сыч показывает на фотки «трезвенников», – только с ними и конкурировать.

– А вам инвалидов по пригласительным развлекать, все равно к вам больше никто не ходит.

Сейчас затрещавший по швам новоиспеченный театр бомбанет, разнесет ДК в пух и прах. Да что там ДК… Город. Поднятое под небеса пламя узрят театры мира другого и пристыдятся спокойствия своего, позавидуют темпераменту нашему провинциальному, что спичечным коробком всю планету озарить может.

– Все! – срываюсь я и распахиваю окно.

Свежая, только сорвавшаяся с небес вода вливается в кабинет. Ветер сметает со стола листы, срывает со стен грамоты и фотографии… Счастливые лица и бумажные заслуги осенней листвой слетают в темноту.

– Давайте текст читать уже, – подхватывает Серега.

Отдаляющийся гром шумит уже далеко за городом. Лица актеров напряжены – непробиваемы и враждебны. Продолжать репетицию смысла нет.

Все разошлись на репетиции по своим театрам. Мы с Серегой остались одни. Закрыли кабинет, отдали вахтерше ключи. Спустились к художникам в подвал – дверь оказалась закрыта. Вернулись на вахту, спросили.

– Не видели ли их?

– Да они на обеде, – сонно отвечает вахтерша, разгадывая сканворд. Фойе по-прежнему пахнет кофе и валерьянкой, пространство кажется недвижимо.

– И давно? – интересуется Серега.

– Да уже с час.

Мы остаемся ждать. Глядим на развешанные по всем коридорам фотографии – со Дня города, со Дня молодежи, с Первого мая, со дня школьника, со дня туриста… Бесконечное множество дней. Шмели, мухи, цыгане, музыканты, певцы, танцоры, дети с бантами… У расписания множества кружков висят памятки с красными словами «внимание». Читаю одну из них:

«Если вы стали жертвой изнасилования, ни в коем случае нельзя до прихода полиции смывать с себя следы грубости и особенно – сперму маньяка…»

Как ни странно, рядом висит афиша детского ансамбля «Букашки».

Мы изучили все, что можно было, художники не шли, настроение портилось.

– Да где они есть? – кипятится Серега.

– Да пес их знает, – отвечаю я… Больше переживаю за другое – как помирить и объединить этих актеров? Как?

Походили еще, покурили, что делать?

Решил заглянуть к директору.

– Он на обеде, – с ходу отвечает мне пасмурная секретарша.

– А когда будет?

– Позвони и спроси. Я почем знаю.

– Но ведь уже часа три, – возмутился я. Секретарша подняла на меня глаза.

– Молодой человек, что вы от меня хотите?

– От вас? Ничего.

– Ну тогда не мешайте мне работать…

Душный мир ДК оставался недвижим. Лишь из музыкальной студии на первом этаже высокий и рыжий мужик изредка выходил покурить, не спеша поднимал на нас свои увеличенные стеклом очков глаза и скрывался из виду. Хлопала дверь, мужик возвращался и с ленивым любопытством заново рассматривал нас, словно уже успел позабыть и видел впервые. Потом, ступая по коридору, косясь на фотографии, афиши и расписания кружков, тихо комментировал: